|
|
| | | ДМИТРИЙ
Из книги «Оклик» (1984–1986 гг.)
Поэт Поэт наследует от Бога Всевластность и покой, Как небо замкнуто глубоко — Неначатой строкой. Судьба столетья золотая, Задумана едва, Придет, обличье обретая Через его слова. Но храм достроится — он снимет Невидимый венец, И поруганье в храме примет, И славу, и конец. 1984 |
* * * Бездна беспамятна. Сговора нет с ней. Только растет, победить ее силясь, Дом деревянный — твой замок бессмертный, Древний твой храм, где родился и вырос. Вот что торжественней всякой кантаты, Вот что славней гениальных полотен: Липовый запах и холмик покатый, Где ты мальчишкой лежал, беззаботен. Прежде — привычны, а после — священны Сумрачный день и наряд затрапезный, Вилы, тележка, просохшее сено — Память спасенная, мост через бездну. Нет, ни в мышленье высоком, ни в действе — Глаз не раскрыть, не избыть отчужденья: Душу спасают Случайности Детства, Бога приводят к порогу рожденья. 1984 |
* * * Ты мой Бог, Ты мой Бог от начала, Где дыханье — над бездной и тьмой, Где звезда, излучаясь, качала Мой зародыш и замысел мой. Тропки света во тьме расходились, Мрак покорно мерцал, как руда, Наше солнце еще не родилось… Где же был я, мой Боже, тогда? Ты пространство творил голубое, Я ж, намечен в его глубине, Был в Тебе, значит — был я Тобою, Ты с тех пор и поныне — во мне. Как текли времена величаво! Как струились миры от Лица!.. Ты мой Бог, Ты мой Бог от начала, Нам с Тобою не будет конца! 1984 |
Русская история в картинках ‹Из цикла› ‹1› Избрание веры И не съвемы, на небе ли есмы были, ли на земли. Несть бо на земли красота такая… |
«Повесть временных лет» На славный спор о правой вере, Во стольный Киев на ристанье Пришли к Владимиру евреи, Латыняне, магометане… Князь истине внимал и бредням, Всех выслушал — и все отверг. И вот на проповедь — последним — Выходит цареградец-грек. Вся проповедь ему приснилась В ту ночь: про первородный грех, Про смерть Христа и Божью милость… И слушает Владимир-князь, Словами вещими согретый, Воспоминанием томясь, Как будто бы уже не раз Переживал и слышал это… Он посылает ближних слуг В различных вер святые храмы: Пусть им подскажут взгляд и слух, Какой из всех — прекрасный самый. И вот ответ: «Всего светлей Поют в Софии, в Цареграде, И мы забыли, пенья ради, На небе мы, иль на земле!..» …Века свершали над страной Угрозы древних прозорливцев: Господь велел осуществиться Всем, не оставив ни одной Напрасной. Поколений лица Стирались мором и войной… Но от конечного истленья, Стирая грех, целя вину — Одно лишь Пенье, только Пенье Спасало Русскую страну: О звуки Слова, искры Света, Что в первозданной тьме горел,— Певцы Руси, ее поэты Единой страсти, разных вер! В чащобе лет непроходимой — Луч поэтический играл… Хвала тебе, о князь Владимир, Ты веру правильно избрал!.. 1984 |
‹2› Борис и Глеб Како и колико лежав, тело святого… светло и красно и цело и благувоню имуще. |
«Сказание о Борисе и Глебе» Борис и Глеб, как ягнята От ненасытного волка, Смерть принимали от брата — Лютого Святополка. Не убоялись злобы И от убийц не скрывались, Только плакали оба, С плотью младой расставаясь. И друг за друга просили, И друг о друге рыдали: Глеб — из осенней России, Борис — из заоблачной дали. И о земном уделе Не сожалели нимало, И у каждого тело Нетленно благоухало. В смертный час у обоих Сердце расширилось вдвое, И посейчас любовь их Ливнем слетает на поле… 1984 |
‹3› Иоанн Новгородский Повелеваю ти: сеи нощи донеси мя из великаго Новаграда в Иерусалим… |
«Повесть о путешествии Иоанна Новгородского на бесе в Иерусалим» Ночью бес искушает святого И крадется к нему все ближе… Вдруг святой произносит слово — И становится бес недвижен: «Горю! Пусти! Нет мочи! Сними заклятье, отче!» — Взвыл, глаза закатил, оскалясь… «Нет! За то, что мне насолил,— Над мальчишкой смеется старец,— Вмиг доставь меня в Иерусалим!» И тотчас, изменившись в теле, Испуская серную вонь, Бес истек, аки тьма, из кельи, И у входа встал, аки конь. И над злобой безвидных людей, И над благостью гор огромных, Странный свой прославляя удел,— Ко святыням смиренный паломник На творенье столь мерзком летел! И дивилось все поднебесье Русской мысли предерзкой той: Не кощунство ли, чтоб на бесе — В Град Святой?!.. 1984 |
‹4› Михаил Черниговский Михаил, князь Черниговский, вызван в Орду: Там у входа в палаты Батыя Два огромных огня зажжены, как в аду, А за ними — кумиры литые. — Князь, пройди меж огней Для продления дней, И пади пред богами — для счастья: Коль падешь, станешь хану ты брата родней, Если ж нет — растерзаем на части!.. — Не нарушит никто из Христовых рабов То, что в Божьих предписано книгах! На груди моей — крест, и в груди моей — Бог: Пусть я жертвой паду за Чернигов!.. Просят русские слуги, пред князем склонясь: — Ты не бойся, мы грех твой замолим!.. — Слуги, вы мне верны!.. Так ужель я — ваш князь — Стану Богу слугою крамольным?! Если я перед бесами ныне паду, Крест святой на попранье им выдав, — Город в рабство пойдет, он падет… Я ль беду На народ наведу, на Чернигов?!.. Он им в ноги бросает свой княжеский плащ: — Возлюбили вы славу мирскую! Пуще этих огней — адский пламень палящ, Я же — в райских садах возликую!.. …Зазвенели сирот голоса, зарыдав На высоких крутых колокольнях Не в Чернигове только, — Во всех городах, Завоеванных, Но непокорных!.. 1985 |
‹5› Сергий Радонежский Святый же… яко прозорливый имея дар, ведяще, яко близ, вся бываемая, зряше издалече… на молитве с братиею… предстоя о бывшей победе… |
«Житие Сергия Радонежского» Огоньки догорали средь воска, Был сраженья исход предрешен, И далекое русское войско Видел Сергий блаженной душой. Ярко вспыхнет свеча, задымит ли — Эти знаки святой понимал: Пел святой — подвигался Димитрий, Громче пел — низвергался Мамай… Бились рати на поле далече, Сергий взглядом над битвой витал, Побеждая и жестом, и речью, И молчаньем смиряя татар. Только вздрогнет вся певчая братья, Если в пенье церковное вдруг Лязг ворвется мятущейся рати Иль рокочущий конский испуг. И поющему иноку мнится То предсмертный, то радостный крик: До зари заставляет молиться Просветленно-печальный старик… 1984 |
‹6› Алимпий-иконописец Некто, юноша светел… «Слово об Алимпии-иконописце» В пресветлый день, когда алтарь Успенья Расписывали греки-мастера, Юнец Алимпий краски растирал. Вдруг раздалось торжественное пенье — И белый Голубь облетел весь храм… Алимпий прожил жизнь, но он душой все там, В том незабвенном чуде: Его иконы — ангелы и люди — Сияньем дня того освещены И тела лишены, Как Дух поющий… А тьма вокруг — все гуще, Слабее зренье, ближе смертный час… Когда отходим мы, в руках у нас — Одно лишь неоконченное дело, Оставленное на последний миг. Все прежнее — забылось, отлетело, А это — главное — пред нами, и томит, Как будто жизнь мы прожили напрасно… Так и Алимпию уже рука Не повинуется, и смотрит Лик прекрасный Уже как будто бы издалека, Едва задуман, чуть намечен, — А кисти падают, и нечем Помочь… …Вдруг входит некто — юноша столь светел, Что ни в один из прежних дней Алимпий бы его и не заметил, Решил бы — отблеск на стене… Тот, Светлый, поднимает кисти, И Лик последний, неземной — Густых небес рисует высью И умиленья глубиной… И та икона — не сгорела В пожары, войны, мятежи… Но кто ты — Светлый, в ризе белой, Художник юный? О — скажи, Не ты ли — день, не ты ли — Голубь, Что в храме юности поет, Не ты ли — взгляд, не ты ли — прорубь В глаза Небес — Сквозь жизни лед?!.. 1985 |
‹7› Петр и Феврония Увидел как-то Петр, что Муромский князь Павел, Его родимый брат, внезапно заскучал… Причину Петр узнал — и Змея обезглавил, Что к Павловой жене являлся по ночам, По действию злых чар и в образе супруга… Но Петр, избавив брата от недуга, Сам занедужил: весь в крови, пролитой Змеем, Он был — и язвами покрылся в тот же час… Мы ж ничего того оспаривать не смеем И повторяем все, как и дошло до нас. Никак не может князь от язвы исцелиться, Но наконец слуга ему приносит весть: В селе рязанском есть Феврония-девица, А у девицы той от язвы зелье есть. Но благодарность Петр ей должен не иначе Воздать за врачевство, как сам на ней женясь!.. Однако ж был весьма недолго озадачен Условьем этим князь: «Да ладно — отшучусь да откуплюсь подарком!» — И обещает ей… И вот ему несут С какой-то кислой жидкостью сосуд: Он должен ею в бане жаркой Весь натереться. Лишь единый струп — Не натирать… И под вечер Петру Топили баню. А уж поутру — Князь исцелился!.. Но не так он глуп, Чтоб на Февронии незнаемой, незнатной Жениться! Князь дары ей шлет… И получает их обратно! Выходит — исцелен бесплатно? Ан нет! Вдруг струп единый тот, Волшебным зельем не натертый, Растет и ширится!.. И вот уж князь, Пред тем насмешливый и гордый, — Лежит весь в язвах, распростертый У ног Февронии, винясь В неверности минувшей — и клянясь В грядущей верности… А как они Потом святыми оба стали, И как друг в друга были влюблены, И как молитвой их исцелены Бывали многие — об этом вы читали! Мы обо всем поведать не сумеем… А умерли они в единый час. Мы ж ничего здесь добавлять не смеем, Лишь повторяем все, как и дошло до нас… 1984 |
‹8› Дионисий Мир заполняет золотистый свет. Распятье — праздник: Иоанн, Мария, В коричневом, зеленом — воспарили Победно над землей: В них страха нет. И римский сотник Рядом с Иоанном Взлетает, просветлен, В восторге странном… Плывут багряно ангелы, Чтоб резче Златой земли светилась красота, А посреди Христос — Уже воскресший! — Сойти не хочет с дивного креста!.. 1985 |
‹9› Самозванец Средь зимних ярмарок и звонниц, Неведом дню и тьмой ведом, Один окликнут: «Самозванец!» И град камней — в стеклянный дом! Иль он один решился наспех, Полжизни смердом проплясав, К венцу расцвесть в болотах Брянских И вызреть в Виленских лесах? Нет, пред лицом соленой Смерти, Имен забвенных и путей — Из вас любой на царство метил, Днем крался, крылся в темноте!.. Прими покорно, Самозванец, От прочих — честь, со всеми — часть, В монаршей осени багрянец Перед кончиной облачась: У всех — затверженные роли, И каждый сбросит облик свой. — Играет ветер в чистом поле Надежд пожухлою листвой!.. 1984 |
‹10› Не зная сам Пора, мой друг, пора, Покоя сердце просит… . . . . . . . . . . . . . Предполагаем жить — И глядь, как раз умрем… (Год 1836-й…) Когда поэт, не зная сам, О будущем проговорится, — В душе аира и корицы, Шафрана аромат. Бальзам Пьяняще-тянущий и южный Кипит, питает и струится, Неведомый Столицы вьюжной Холодным голубым глазам… Ах, все ли ведает душа? Должно быть, все. Покуда тело Мелькает средь Столицы белой, И наслаждаясь и греша, — Душа глядит оторопело В грядущее, едва дыша. Душа. — Снежинка Божества! На гриве мраморного льва — Сознанья Вечного частица! Душа. — Неоспоримый миф! В тебе Грядущее вместится, Споет, еще не наступив, Свое вступленье хоровое… Там, где Нева меж снежных нив, — Бегите, бедствуйте. Вас — двое: Ты — в лед закованный ручей, И спит на дне живая Нимфа, Ей снится Вечность-Без-Следа… А этот стих — ответь мне — чей? Ее, иль твой? Иль в каждой рифме Сознаньем скована вода?.. Во льду — пролески и прозимки, Лишь капельки из-под пера Оттаивают, как слезинки, Бегут: «Пора, мой друг, пора…» Что за таинственный бальзам? Не эфиопского ль провидца В славянских жилах кровь течет, Когда поэт, не зная сам, О будущем проговорится — И смерть свою же предречет?.. 1984 |
* * * Блеск золотистого Нила, Жизнь моя вровень с волной. Это давно уже было, Это впервые со мной. Там в просмоленной корзинке Спит моя плоть в камышах, С желтой змеей в поединке Крепнет поодаль душа. Я одолел — и победно, В тело вернувшись, кричу: «Змей будет выкован медный, Скипетр я получу — И превращу его в змея!..» Только мой голос так тих. Сходит царевна, и с нею — Дни наслаждений моих, Годы незнанья, ученья, Лица богов на стене, Скрытое предназначенье, Дрожь, холодок по спине… Вдруг — золотое затишье, И в меловой пустоте Все забываю, и слышу: «Он — из еврейских детей…» 1984 |
* * * Любовь моя — сад, безвозвратно Вбегающий в осень. Тысячекратно Сад упованья отбросил Своих краснеющих дней. Их стая Кружится, в осень слетая, И я выбегаю из сада за ней, Но она — бесстрастно-святая… Ангел с восточной миниатюры, Юноша станом и ликом — тюрок, Оранжево-красно-синих Крыльев обширных и сильных Единым взмахом Все времена обогнав, Прекрасен и прав, Склоняется перед Аллахом!.. Любовь моя — царь в окруженье Врагов, чей воинствен вид, Им царь проиграл сраженье, Теперь любое движенье Смертью царю грозит. И царь, в безнадежности нищей, Глазами в отчаянье идола ищет — И видит: простерся у царских ног Сбитый стрелой деревянный бог… Ангел с восточной миниатюры, Юноша станом и ликом — тюрок, Ярко-малиново-желтых Крыльев своих распростертых Единым взмахом Все времена обогнав, Прекрасен и прав, Склоняется перед Аллахом!.. Любовь моя — журавлей вереница, И ветра водоворот, Срывая за птицей птицу, Скрывает в провале вод. И надо, в горестном хоре Блуждая меж облачных глыб, Лететь за злобное море — Лететь ради тех, кто погиб… Ангел с восточной миниатюры Юноша станом и ликом — тюрок, Сизо-сиренево-темных Крыльев своих огромных Единым взмахом Все времена обогнав, Прекрасен и прав, Склоняется перед Аллахом!.. 1985 |
* * * Был вязок липов цвет, и наполняло вены Броженье вешних вин. — В тот вечер молодой, извечный, незабвенный — Кто другом был твоим? И с кем ты говорил, блаженно-одинокий, Вдыхая липов дух, Когда закатный тракт тебе бросался в ноги, Березами взмахнув? Мельканье белых рук, по локоть обнаженных, — Заря! Горим, горим!.. И будущего тьма, твердеющая в кронах, — Кто другом был твоим? — Он выходил к тебе из бедного селенья С заплечною сумой, И близок был к тебе — Кладущий разделенье Меж светом и меж тьмой!.. 1985 |
Славянские сказки ‹Из цикла›
‹1› Ржаная корочка (украинская сказка) Как пан помирал — Пели да кадили, И за это его в рай Ангелы вводили. Говорит ему Ключарь: «Я кормить не буду — В небе каждый получай, Что принес оттуда!» Как пан в том раю Люто голодает, Он к ногам Ключарю Слезно припадает: «У меня ж в дому добро — Не видать и края… Отпусти меня, Петро, На денек из рая!» …Вдоль амбаров пан идет — Страсть как видеть рад их, Грузит снедью семь подвод, Семь кобыл крылатых. Из всего того добра Корку обронивши, Пан ее не подобрал: Корку поднял нищий… …Шесть подвод стоят пустых Посредине рая, На седьмой, на дне, блестит Корочка ржаная!.. 1985 |
‹2› Молитва рыбака (болгарская сказка) Священник в лодочке плывет — Ученей всех на свете! Рыбак танцует и поет, На солнце сушит сети: — Ты меня не накажи, Ты за все прости меня! Боже, Ты со мной дружи! Боже, Ты люби меня!.. — Что за слова ты произнес? Спросил священник строго. — Иль ты не знаешь, как Христос Учил молиться Богу? Пешком ходил Он по волнам, Ветрами в море правил, И «Отче наш» — такую нам Молитву Он оставил!.. …Священник в лодочке плывет Вдали от берегов, Но кто-то вдруг его зовет, Он слышит шум шагов! Бегом по плещущей волне Спешит за ним рыбак: — Скажи опять молитву мне, — Не вспомню я никак!.. Глядит священник, чуть дыша, Едва промолвить смог: — Да ладно… Что уж… Хороша И прежняя, браток!.. — Ты меня не накажи, Ты за все прости меня! Боже, Ты со мной дружи! Боже, Ты люби меня!.. 1985 |
Жасмин Как торопился, белый, как за ним Лучи тревожные летели… О Господи, отцвел, отцвел жасмин, Прошли его недели! Еще у светлых душ, зеленых тел — Каникулы, кануны, Один жасмин нежданно облетел Метелью средь июня! Жасмин умолк: ни вязи, ни плода Средь полногласья летнего обилья, — О белого блистания беда! О запаха бессилье! И красоту его, и краткость с ним Вы разделить не захотели, — О Господи, отцвел, отцвел жасмин, Вдали его недели!.. 1985 |
Храм Тот, Кто призвал меня — построить Храм, Храм возвести, где сохранится Слово, Где свод округло-вечен, голос — прям, Где аромат восточной притчи прян, Храм, где раскаянье повергнет злого На световые плиты яшмы, Где добрый — пеньем пресекает спор, Где умереть совсем не страшно — Войти на равных в заалтарный хор, — Тот, Кто призвал меня — построить Храм, — Ужели сам, в пустотах, мог посметь я Смысл отгранить, чтоб светом заиграл, Отчистить Слово, возвратя в бессмертье? — Тот, Кто призвал меня — построить Храм, Святилище словесного Ковчега, Чтоб ясновиденье вернуть телам, А душам — бодрость после бега, Чтоб, левой взяв отвес, а правой — меч, Двумя руками я Творца восславил, Как мужеством — строитель Зоровавель, Чтобы с одра болезни встала Речь, Чтоб арфами и трубами охрана Еще пред жизнью, в детстве, утром рано — Народ войти звала, Чтоб воскресали пред вратами Храма Слова, — Он — Воскреситель, Исцелитель ран, Тот, кто призвал меня, как древле Ездру, В разрушенной стране построить Храм Поэзии, — Он Сам, на труд отверзший очи, Да будет в помощь — Вышний Зодчий!.. 1985 |
Девкалион и Пирра …Мой разум умирал, но страх ладьею Владел — и вел ее, вместо меня. Мы белизной занявшегося дня Одни омылись: нас дышало — двое. В надменности безжизненного мира Кротчайшие остались — я и Пирра. Но голос крикнул: — Более не плавай! — И жилистая синяя рука, Поставив под ладью Парнас двуглавый, Держала нас. Седого двойника Я в зеркале волны узрел. И холод Пробрал меня: доселе был я молод… Но загудел могучий рог Тритона — И спало море, гору обнажив. Молчанье. Ни движения, ни стона. Мы огляделись — может, кто-то жив?! Но нет!.. И в отсыревший храм Фемиды Вошли мы, задыхаясь от обиды: — Увы, богиня! Род наш уничтожен!.. Я дряхлым стал от взглядов страшных рыб, И мы уже детей родить не сможем!.. Но — Голос: — Если б, головы покрыв, Вы на одеждах пояс распустили И стали б кости матери за спины Бросать, — ваш род продлился бы… В сомненье Стояли мы: как мертвых вынимать Из гроба?.. И собрали мы каменья, Как кости той, что всем живущим — мать. Из них восстали юноши — за мною, А женщины — у Пирры за спиною… Мы их творили — голову покрыв И пояс распустив: С тех пор — в затменье Их ум! И ни единый их порыв — Не сдержан! И сердца у них — каменья!.. И если смыт потопом прежний род, То этот род — какая кара ждет?!.. 1985 |
* * * Ты, к лучу, словно к столбику, Привязавший коня — Темно-белое облако, Оглянись на меня! Над бегущими градами Ветер страхом прошит: Ты скакал — и выглядывал Тех, кто меньше спешит, Кто, дорогой недолгою Проходя Царство Здесь, Улыбнется вслед облаку Меж губами небес… Над спешащими весями Властно двигался ты, Чтобы молча невесть кому Знак подать с высоты, — Ведь, порывами сломленный, Словно тополь зимой, Разговора с Бессонными Недостоин земной… Объяснялись не знаками Прежде братья твои — С нами пели и плакали И вступали в бои, Но любое побоище Увлекает нас вниз… Подожди… На кого еще? — На меня оглянись. Я из тех — зачарованных И неспешных, увы, Вкрадчив шаг вечеров моих, Вечна поступь травы. Я отверг не из гордости Бег, погоню, почет: Ты же сам смертной скорости — Облака предпочел!.. 1986 |
Шаман Еще я тела не обрел — Душа в ветвях жила, Над ней всевидящий Орел Распростирал крыла. Он хрупкий слух мой согревал, Мне веки открывал, Он злые души разрывал И в пищу мне давал. Когда ж на землю я слетел — Пылающий божок — Я выбрал лучшие из тел И страстью их зажег. И был рожден — душой свиреп И с недругами смел: Я не забыл, какой я хлеб В гнезде орлином ел!.. …Входящий! Бойся молвить ложь. Все скрытое — открой! Смотри: мой взор остер, как нож. Падешь! Погибнешь! Стой!.. 1986 |
Проповедь деревьев Растенья благодарны и смиренны, Но благовестников, увы, так мало Лес избирало истины ареной, Чтоб зелень изумленная внимала! Однажды Будда проповедал рыбам, И снизошел до птиц Франциск Ассизский, И обращался к безднам и обрывам Какой-нибудь социалист российский… А про деревья — начисто забыли. Но, отирая ноги волосами Дымам фабричным — истуканам пыли, Они безгласно поучают сами… 1986 |
Танец Роману Дименштейну Небольшой человечек В лиловом кафтане Средь селений овечьих, Где холмы-пуритане Сохраняют приличье И блюдут безразличье, Где леса — в увяданье, И все сдержанней речь их, Чуть живут поселяне На правах своих птичьих И читают преданья О минувшем величье, — Небольшой человечек Начинает свой танец… И сквозь облачный сланец, Сквозь слюду вместо стекол — Кто-то очень высокий Смотрит, как сей посланец, Повторяя движенья Серафических войск, Производит сближенье Душ, событий и рас… Взгляды плавятся. Воск Растекается желтый. Вроде, по воду шел ты, Но душа поддалась — И включается в танец!.. Осветились поля, Пляшут женщина, старец, Небеса и земля! То ведет хороводы Воскрешенных надежд Дальних звезд воевода — Ближний каждому — Бешт!.. 1986 |
|
| | | | | |
|
|
|