Из книги «Кленовый клан» (1974–1976)

Реквием

Подымаясь к башенкам Арбата

И коснувшись шпиля головой,

Задержись на лесенке щербатой,

И кивни капелле полевой.

Получив восторженные вести,

Не восход ли громом поражен,

Чешую бесчисленных созвездий

Очищая солнечным ножом?

Ты крылат — так облети безмолвно,

Осмотри щемящие дворы,

Чьи деревья зрят, дыша неровно,

Как ты выбываешь из игры.

1974

* * *

И взошла свободная пора —

Стоя прямо, распростершись тенью,

Опершись на посох Псалтыря,

Завершить напевы восхожденья —

И сорваться в осень, подглядев,

Как, к венчанью позднему готовясь,

Под фатой свершившихся судеб

Стиснут Стикс, и цепенеет совесть.

1974

Взирающий

‹Из цикла›

‹1›

И если встречаешься с деревом сонным,

Желая к заре пробужденья ему,—

Оно, не ответив, как воинством конным,

Умчится листвой в безвозмездную тьму.

И часто, событьем скользя плоскодонным

По водам забывчивым скраденных стран,

Сухой донесется до берега гомон —

Покровом дороге и в пищу кострам.

Его собираем на память, но кто нам

Легчайших частиц распахнет естество?

А он, истолченный, рассыплется звоном

И стоном — и больше в нем нет ничего…

1974

‹2› Аарон

Над зреньем моим, над качелями,

Где звезды, гонимы жезлом,

По кругу идут в заточении,

Где, бодрствуя, бедствует гром,—

Раскатом раскинута скиния,

Паломнику вечность близка,

Но если в скитаниях сгину я —

Священник не выйдет искать.

1974

Мотылек

О, не летавший вовсе не жил,

И ждет бурлящая смола,

Иль холод ждет его. Но где же

Душа осуждена была

Летающая? Даже реже,

Чем в глаз вонзается игла,—

Случится то, что с Силой Зла

Произошло.

Недвижны межи

Меж тварью, что во тьме ползла —

И той, что дни считала те же,

Раскинутые веси нежа

Под перекладиной крыла:

Такая, лишь смежила вежды,—

Из тьмы в нетленье перешла.

Простором медленного взлета

И ты, погибший, одарен:

Тебя носил счастливый сон

Из края в край, в ночах без счета,

И обо всем земном заботы

Ты оставлял внизу, лишен

Телесной тягостной дремоты.

Но был убит однажды кто-то

Тобой, и жил на свете он

Лишь день. Ты вышел на охоту,

Бежал и медлил, ослеплен

Той полнотой ожившей ноты,

Тем бытием двойного счета,

Каким убийца наделен…

Бессрочно, как подруга Лота,

К вине соленой пригвожден,—

Как склеп под слоем позолоты,

Ты канешь в темный Аваддон!..

1974

* * *

С ног сбивает, грозою разогнанный,

Лучших снов услаждающий гул.

Даже вылететь шумными окнами,

Даже с тучей влететь — не могу.

Но какие фигуры выделывал

Сумасбродно танцующий гром…

Скрой меня, непостижное дерево

Под обманным зеленым крылом.

1974

* * *

Во мгле заграждали чешуйчатой грудью,

Встречались зимою — и было теплей,

Мостами легли, берегли перепутья,

Ловили с обрыва, скрывали в дупле.

И слух, оглушенный первичной виною,

Очистился жертвой раскинутых рук

Великих деревьев, увиденных мною

В садах городских, и во сне, и в жару.

Приближу к губам умолкающим палец —

И слышу, как бодрствует в мире ветла,

В молчанье зеркальной горой рассыпаясь

И Бога святя в сердцевине ствола.

1974

Кленовый клан

‹Из цикла›

‹1›

Незримых, перелетных, многоногих,

И кротких, и тоскующих по мне,

Намеченных в бесчисленных прологах

К незавершенной веренице дней,—

Существ, сонаблюдающих со мною,—

Душе моей соседство все слышней,

В нас сад — единой мыслию сквозною,

Как предреченье листьев в глубине

Его ствола, в таящей сердцевине.—

Да не погибнет по моей вине

Никто из тех, чьим зреньем сад раздвинут

И чьи зрачки — дворцы его теней.

1974

‹2› Возвращение

Опять в этой чаще —

И вновь, замирая,

Как полная чаша —

Все годы до края,

Страданьем не стерты —

Искрятся, лучатся,

Как будто с тех пор ты

И не отлучался.

Разбились с улыбкой

Сосуды броженья —

Мгновенной ошибкой

Головокруженья…

…Дай тихо молиться

Над Книгой живою,

Совсем умалиться

Пред ложной судьбою,

В ту чашу влезая,

Как в говор медовый,

Навек исчезая

В цветенье и слове.

1974

‹3›

И слух, и зрение раскинь,

Как руки. И услышишь топот:

Желаний конные полки

Дрожат, к наитию близки,—

Сойдут, пылая языки,

И слово мертвое растопят.

Ведь память — только воска слой,

Но то, над чем сознанье льдиной,—

Как листьев скрытое число,

Внезапно и неисследимо.

1974

‹4›

Он вышел внезапно из дому,

Смотрел, не мигая, вверх:

Как свадьба кончалась тризною,

Как разума свет померк,

Как страх обернулся тополем

И хочет срастить разрыв,

Как полночь исходит воплями,

Ни капли не проронив.

1974

Стихи

— Зачем бегут в чужие страны

Из теплой памяти жилой?

— В ее ворота гроздью пьяной

Природа смотрит тяжело —

И шепчет: «Я тебя разрушу,

Но сохраню твои слова».

— И им не терпится наружу,

Туда, где речь всегда жива.

1974

Детское

— Полосатый, застывший в полете,

Золотой и усатый страж,

Разрешите спросить: что несете?

Где медовый владыка ваш?

Что за нитки в накидке бальной

У одной из жужжащих дам?

— Это тайна. А вы, случайно,

Не из вражеских ульев к нам?

1974

* * *

…Когда судьбу его листали —

Как лист, он в осень был внесен.

Его одели в горностаи,

И в багряницу, и в виссон.

Там выступать ему велели

Надменным шагом короля,

Там успокаивали ели,

Ветвями плавно шевеля.

Там желтой завистью болели

Среди пылающей хвалы,

Там титульные листья тлели

И родословные стволы.

Но цел еще средь кружев рваных

Закатной гордости рубин…

И он здесь — первый среди равных

И зритель гибельных глубин.

1974

* * *

Иссохшие в упряжи солнечной,

С дороги уставшие росной —

Зрачки, распряженные полночью,

Притягивал ствол венценосный.

И, каждым натянутым волосом

Участвуя в пении чисел,

Луну поднимала над возгласом

Древесная царственность выси.

То милует ночь, то горчит она

И тянет пыльцою болотной.

Ты слышал, как иглы сосчитаны

И судьбы подогнаны плотно.

1974

* * *

Там бегут заката нити —

Красный облачный клубок,

Там в незнанье и наитье

Чуток сон и неглубок.

Там в прихожей мирозданья

Рано память не спала —

Пережито все заранее

И оплакано сполна.

Там про будущее шепчут

И багульник на лугу —

Я вослед звезде сошедшей

По поляне побегу.

1974

* * *

Без ветра я не вижу. Это он

Несет навстречу полдень и размеры —

Всех ароматов тайный эталон,

Рождающий в невидимое веру.

Едва к незримой скважине прильну,

Я слышу: он, подобно пьющей лани,

Подталкивает мелкую волну

Из глубины в каналы обонянья.

Фигуры возникают к сентябрю

Избытых судеб — поредевшей бронзы,

И я на них сквозь изгородь смотрю,

Особенно — когда темно и поздно.

1974

* * *

В нотных и высоких классах птичьих

По опавшим и плывущим дням

Удивленных учат безразличью

Облака, к безумию клоня.

Ветер — неуемный сборщик дани —

Обегает сеть начальных школ.

У калитки ждет похолоданье

И уводит в прошлое пешком.

Все, что летом вслушаться мешает

И по зренью бьет, как футболист, —

Отлетает, как настольный шарик,

Этикетка и осенний лист.

1974

* * *

Над душою где-то

Длился поздний час,

Возвращалось лето,

Но уже без нас.

Так меня и вспомни

Ночью лубяной:

Над рекою темной —

Медною волной.

1974

Хранитель

‹Из цикла›

‹1›

Острые иглы составили нежную хвою,

Полдни опали, и памяти мягко пройти.

В этой дороге за все воздается с лихвою,

Выбери цель, а иначе недвижен твой тир.

Выбери образ, чтоб ожил и двигался долго,

Лишь не разбей скорлупу ледяную стрельбой,—

Пусть он глядит, словно волк из глубокого лога,

Пусть, словно коршун, висит высоко над тобой.

Много за лето настрижено в гнездах стрижиных

Птичьего пуха. Теперь снизойдет на меня

Шестиконечное благословенье снежинок,

Благословение дивного Божьего дня.

1974

‹2›

Здесь поляна, здесь малина,

Здесь начало сна и сплина,

Здесь грустят, смешавшись густо,

Час и год, исток и устье,

Здесь Хранитель следом вышел,

Здесь я понял, здесь услышал.

1974

‹3›

Явился юноша вечерний

И молвил мне: «Покуда жив —

Ты отвернись в ожесточенье,

Не отвечая на призыв:

Подряд его войска лихие

Летят в кивающие рвы,

Горят его огни глухие,

Не подымая головы».

1974

‹4› Одиссей

Мне мысли жег, томил мне жилы страх —

С бесформенной стихией породниться,

Но я повис над морем на руках —

И пробужденье было, как зарница.

Ты яви светлой в чашу мне долей,

А вы цветами ложе уберите:

Покуда день взошел — я одолел

Седьмую часть блужданий в лабиринте.

1974

‹5› Сон

Еще я сам не испытал,

Лишь слышал, как другие…

Но нарастала высота,

Гремела литургия,

И дух, безбрежно воспарив,

Летя сильней и дальше,

Верша безудержный порыв,—

Насторожился вдруг, открыв

В звучаньи ноту фальши,

Но поздно, сумрак, и — обрыв…

1974

‹6›

Видели черту над кругом бездны,

В муках шли в Иерусалим небесный,

И живыми мертвых обретали,

И передвигали верой горы.

Мне дана мельчайшая частица,

Но и это слово не вместится…

1974

‹7›

Напоите ее мускатным вином,

Умастите ее мускатом:

И сокройте ее под песчаным дном,

В той реке за холмом покатым.

Слишком бурно бил сок из стволов молодых,

На коре было много знаков,

И невиданно зрели в тот год плоды,

Напоив ее — и оплакав.

1974

‹8›

— Сокол стеклянный, сахарный клюв,

Кто же мне станет к осени люб?

— Мальчик кудрявый с белым лицом,

Выпивший славы перед концом:

Во поле встретишь словом благим,

Молча проводишь ходом другим.

Так привыкаешь к белой тесьме,

Так коротаешь сроки к зиме.

Вот угощенье вам от меня:

Будет прощенье после огня.

1974

* * *

Полуночи сладка феерия,

Но в ней болотные огни,—

Не покидай меня в безверии,

В топь золотую не гони.

Но клятвой зреющей свяжи меня,

И удержи, и заверни

В заветы роз нерасторжимые,

В бутонные льняные дни.

1974

* * *

И выходит юноша из моря —

Он едва дорогу отыскал,

И в зрачки — в чернеющие норы —

Возвратилась смертная тоска.

Утвердись на суше, всадник пеший,

Потерявший пенного коня.

Ты — морской, но я тебя утешу,

Брат мой, отлученный от меня.

Из Руки, вовеки совершенной,

Примешь снова черепаший лук…

Созревая в пропасти душевной,

Сладко слово, сказанное вслух.

1974

* * *

Ты ли просишь, о друг мой неверный,

Отпущенья? — Ты будешь отпущен,

Но не раньше, чем море продрогнет,

Ночь, от мрака устав, просветлеет,

И свернется сгущенное небо.

1974

Воздушный разговор

Как вода для акварели,

Как окрашивается воздух,

Говорили и горели,

И в лучах предзакатных пестрых

На слова свои смотрели,

Как молчат о себе при сестрах,

Как при страхе стихают трели.

1975

* * *

Я был знаком с высоким стариком.

Он говорил: «Встречаешься со всеми —

И ничего не знаешь ни о ком:

Одни сошли с ума, другие немы.

И только раз, очнувшись ото сна,

Я удержал далекие раскаты

Дней, проведенных с нею… Ведь она

Была подругой осени покатой —

Моих недавних лучезарных дней,

От нош ночных еще не одряхлевших.

Мы собирали травы вместе с ней,

В кустах и в людях узнавая леших.

Она учила, как варить настой,

Чтоб шел январь, а кровь не замерзала,

Она была морщинистой, простой,

И о себе ни слова не сказала.

И вот она приснилась мне теперь,

Кивала мне и пела мне средь света,

И открывала облачную дверь,

И возвращалась в огненное лето.

В тот самый день она и умерла…

А то с одним встречаюсь на бульваре,

А у него из плеч — два топора,

И толпы обезглавленных кивали,—

Так снилось мне… Растишь и катишь ком

Знакомств на этом ледяном обеде —

И ничего не знаешь ни о ком.

Не помнишь даже, как зовут соседей».

1975

Рождение

Пребыть в Твоей целости,

Духом вместившей

Сияющей смелости

Крик и затишье,—

Чтоб, мысленным волосом

За тьму зацепившись,

Меж смертью и голосом

Не пасть, оступившись.

Прославляют Херувимы Его,

В твердой воле духом нежась.

Как легко нести Незримого

И Родившего всю тяжесть!..

Дрожь пред Лицом, голубиный трепет,

И на крыле уносит слова

Тот, Кто подвижные гнезда лепит,

Но умещается в них едва,

Кто, словно сладостный воздух, выпит,

Слился с душою в слезах, в крови…

1975

* * *

И если вырваны страницы

Из древней красочной Псалтири —

Вовек никто не усомнится,

Что царь Давид играл на лире,

Вернее — на библейской арфе,

Но лира — символ вдохновенья.

Плетется ветер в старом шарфе,

Лиловом от ночного тренья

И ставшем гроздьями сирени.

Он кашляет, закутав горло,

Едва ступает на прохладе,

То рассыпается прогоркло,

То снова собран, жизни ради,

Как слезы стынут на тетради.

Итак, никто не усомнится,

Что лучшим в мире был художник,

Хотя закапаны страницы,

Заглавные заснули птицы,

И надписей не стало должных.

И по оставшимся деревьям

Я очертанья рук живые

Угадываю, чтобы с левым

Не путать правое, с припевом:

«Так жили люди Ниневии» —

И чтобы дни сторожевые

Прошли, не опаляя гневом.

Иначе шаг ко мне направят

Суду покорные микробы,

И духи поднебесной злобы

Клеймо непоправимой пробы

На серебре моем поставят.

1975

Голоса

Их знает мой слух-птицелов —

Не песни отдельных созданий,

Но души пятнистых стволов

И музыку радуги дальней.

Приняв от незримых щедрот,

Она, словно хлеб, разделилась,—

И чистое множество нот

По кельям лесов расселилось.

Пытаюсь отдельно поймать,

Для каждой силки расставляю,

Но в небе сложились опять —

И светятся, не опаляя.

1975

* * *

Смирись и прими, как олива с лозой,

Замкнувшись, смиряются перед грозой.

Воздевшие руки стоят дерева —

Отчизны соцветий, громов торжества.

И сад уповает — и тысячью ртов

Согласен цвести и увянуть готов.

Он знает. Твое же призванье — молчать

И в люльке сознанья секунды качать…

1975

* * *

И эту птицу к ветке жгучей

Притянет сад —

Я понял это много лучше,

Чем век назад.

Тогда от молний ложной вести

Я принял гром,

Что смысл — во всех растеньях вместе,

А не в любом

Стволе, и корне, и соцветье.

Но сны сошлись —

И стал виновен я в навете

На каждый лист,

И взором юного астролога

К стеблям приник,

Когда услышал: «Стань надолго

Одним из них».

И я спускался. Было скользко

Среди червонных гнезд —

И их стада встречало войско

Подземных звезд.

Я слышал: буква убивает…

А вот — она

И под землей растет, живая,

Любви полна.

1975

Сознание

Там, внутри, плодоягодный жар, и не глуше,

Чем во внешнем саду, пробиваются дни.

Только зренье, как нищий, ночует снаружи,

И ему наливные стволы не видны.

Там раздумья, средь сумрака снов хорошея,

Капли памяти пьют, чьи черны черенки.

Кто же зренье, как странника, выгнал взашеи,

Чтоб его вместо крыльев несли сквозняки?

Пламенея, всмотрись сквозь глухие ворота —

И заметь управителя злого следы:

Там, скрывая лицо, меж дорожками кто-то

Топчет сад, пилит сосны, срывает плоды.

Сколько летних недель он удерживал с визгом

Пересветы зениц на краю пустыря!

Но синицы слетаются, если он изгнан,

И в зрачки невечерняя глянет заря.

1975

Сад

Каким он был,

Когда судьбы

Прекрасный ливень

Живил и бил,—

И зимние отверз гробы

И почкам и цветам счастливым!..

Каким он стал,

Когда уста

Истаяли в сожженных криках

В чертогах яблонь ясноликих,

И в тех местах,

Необитаемых и диких,

Где даже страх

Получит рану или вывих,—

Он весь в улитках, как в живых уликах,

У безвоздушных плах!..

1975

* * *

И снилось мне, что каждый строил дом —

И, возведя, селился в нем навечно:

В норе подземной делался кротом,

Иль возносился, Путь построив Млечный,

Иль вырыв русло, делался рекой,—

Что начал, то заканчивал без риска.

А я ушел настолько далеко,

Что стал бездомным, возвратившись близко.

1975

* * *

По лестнице-ели,

Минуя за ярусом ярус,

То в вихре, то в теле,

То в радость впадая, то в ярость,—

До облака-блика,

До стога, до рога оленья,

До цели великой —

До полного отождествленья…

1975

* * *

…О, свет нисходящего, как при Илье,

Огня лучевого!

И вспыхнет в дремучем, печальном жилье

Души твоей — Слово…

1975

Вавилон

Жильцы бульвара, в летнем истощенье,

Стенали — от корней и до вершин.

Асфальт, в рекламном красном освещенье,

Кишел, гудя, нарывами машин.

И по больному городскому телу

Он к центру шел, где фары в полутьме

Сновали в страхе, потеряв пределы,

Как мысли в помрачившемся уме.

Он шел и думал: «Стоит ли стараться?

Влюбляйся в город, бойся и спеши —

Но после трех тяжелых операций

Лишишься легких, сердца и души.

Иль на попранье создан я и на смех,

Иль только кожа — щит мой и броня,

Чтоб скальпель пляской рассечений властных

За гранью дней ощупывал меня?

Нет, преданный некровным этим узам,

Я тихий свет предвижу впереди, —

Осмотрен всеми и никем не узнан,

Я в мир иной готовлюсь перейти…»

Был город жив — без слова и без жеста,

Одним накалом бьющихся огней…

— «О Ты, навек оставивший блаженство

Для боли крестной! Снизойди ко мне.

Я по любви тоскую в веке темном,

А Ты на смерть сошел с крутых высот.

Услышь того, кто в городе бездомном,

Тебя не зная, лишь Тобой живет!

В рогах драконьих, в камне гордых башен,

Ряды окон — лукавые уста…

Я не от мира: он мне чужд и страшен.

Я в детстве слышал о любви Христа…»

И вдруг, среди сверкания и жути,

Взбурлили воды в чаше восковой —

И он узрел пути и перепутья,

Увидел узел жизни вековой,

И, просиявши на заглохших тропах,

Взыграла речь невиданных зарниц:

Он слушал Свет — и тайны смертных сроков

Читал в раскрытых книгах встречных лиц.

В леса скорбей, в кустарник сердца дикий

Вошла любовь — и дымом вышел страх:

Он слушал Свет — и пел хвалу Владыке

На незнакомых миру языках.

1975

Обруч

Луг на вечность похож,

И светло многослойное лето:

В детстве обруч ведешь

Легкомысленным прутиком света,

Но, плодам налитым

Подставляя тяжелые длани,

Катишь круг суеты

Напряженной железкой желаний…

Вот согнулся хребет —

В темный дол, мимо света и соли,

Круг наветов и бед

Гонишь медным усилием воли…

— Я бросаю его —

Образ времени в обруче муки,

Этот герб круговой,

Безнадежной, преступной поруки!..

— Только бросишь — и вскоре

Вдруг осветишься весь,

Позабыв поруганье и глад —

И почувствуешь: в хоре

У Престола Небес

С облаками участвует взгляд…

1975

Земля

Усеяна судьбами густо,

Казалась не гроздью — скорей

Тяжелой висящею люстрой

На солнечном плотном шнуре.

Но ты подождал и всмотрелся —

И глаз различает во тьме

Колючие цепи и рельсы,

И виселицы на холме —

Как душно! И эта планета

Лежит на полу и видна

Едва, как простая монета,

Что звездами обронена.

1975

* * *

Все, что я вижу, есть Ты.

Но когда устает мое зренье

Ткать — из ночей лучевых —

Жизни бескрайней лицо,—

Пестро в зрачках, и сады

Вижу. На них Ты распался,

Чтобы тем ближе сиял

Образ Твой прежний во мне.

Вновь собираю — и вот

Лик в забытьи созерцаю…

1975

Очищение

‹Из цикла›

‹1›

Выздороветь от города

Хочет стесненный клен,

Как из перины вспоротой —

Пухом надежд ослеплен.

Вылечиться от мнимости

Жаждет сырая мгла,

Чтобы вкусить в немилости

Скорбь и людские дела.

Птица взлетит, проклюнувши

Мертвых зрачков кору,

Воздух печальным юношей

Станет опять поутру.

Только один из выживших

Рад про себя вполне,

Нет занавесок выцветших

Только в одном окне:

Улочкой ходит узенькой

Средь городских утех

Он — собеседник музыки —

Самый больной из всех.

1975

‹2›

И так опустошился и устал я,

Что в лед готовлюсь обратиться талый,

И краски мира смешаны почти.

Уже рисуют город этой смесью,

В его безличье потеряюсь весь я,

Но ты письмо с любовью перечти.

И посети места, где быт наш грешный

Чередовался с тучей и скворешней,

Где небо ты показывала мне,

И где, рассветным увлечен рассказом,

Срывал плоды бессмертья краткий разум —

И храм провидел в хаосе камней…

Тебе в глаза пусть краски бьют ключами,

С твоими многоцветными ночами

Мощенные безмолвием поля

По милости Небес — да разминутся.

Прочла? Так не замедли улыбнуться:

Пока писал, вдруг выздоровел я…

1975

Сгущенье

Даже сны без видений — гуще,

Чем октябрьский воздух гор,

Возвещающий и дающий

Мудрость — ветру, уму — простор.

Но его соберут морозы,

Как букет предрассветных астр,

И сгустятся в душе вопросы,

Превратив ее в алебастр.

И — хрустальной свободы линза —

Этот воздух, зимой дарим,

Будет пристальным зреньем признан,

Созерцаем, как царь долин.

И покроет любые сани,

И заслонит любую щель.—

Овевавший лицо, он встанет

Цитаделью вокруг вещей.

1975

Поэты

Я увидел — в разных странах

На бинтах бумаги — перья,

Как пинцеты в чистых ранах,

А слова, являясь, пели —

Альт, и тенор, и сопрано —

В кабинете, в зале, в келье.

Я увидел, как, раскинув

Сотни пальцев музыкальных

По больной клавиатуре,

Свет лечил друзей опальных —

И, сойдя, лежал на спинах,

На ковре, соломе, стуле…

1975

* * *

Мой друг полузнакомый и любимый,

Твое лицо среди плакучих ив

Я различаю трудно и не сразу,

Как на коре рисунок в полутьме.

И все ж оно мне ближе, чем коренья

Седых родов, опутавших меня,

Светлее сада и стихотворенья,

Синее речи и яснее дня.

1975

Варшавский цадик

На самой дальней из окраин,

Где год великим шел постом

И мор садился, как хозяин,

При редкой трапезе за стол,—

Служил у мельника Иосиф.

Порой, мешок с мукою сбросив

Средь поля с неокрепших плеч,

В страданьях слуха не утратив,

Он видел Ангелов-собратьев

И слышал сбивчивую речь:

«Поют, скрипя, дверные петли,

Светильник полдня не погас.

Ступай за нами — и не медли

От смерти спрятаться средь нас!

Пока, голодный, по морозцу

Бежишь — и близится метель,

Твой Сад Заброшенный разросся,

С тобой свиданья захотел…»

Он отвечал: «Я грохот слышу

Солдат-губителей. Все ближе

И неизбежней с каждым днем

Сестер и братьев избиенье…

Народ! — скажу я.— Внемли пенью

И засели нездешний дом!..

Я приурочен к злому часу,

И если в страхе отступлю,—

Какие волны хлынут сразу?

Кого из вас я утоплю?

Творенье длится. Если сброшу

Мешок судьбы средь бела дня,—

Один из вас поднимет ношу,

Его пошлют сменить меня!»

…И светлый сонм, охвачен дрожью,

Бежал, как искры от огня…

1975

Чтенье книг

О, чтенье книг — немое построенье

Заиндевевших замков изо льда…

И неприметно улицы старенье,

И то, что шаг затверженный солдат

Стал неуверенней, и то, что вовсе

Исчез сосед, как слово из стиха,

А годы разбредаются, как овцы,

В твоем лице утратив пастуха,—

Ты не заметишь, строя лучевые

Кварталы зданий, гаснущих тотчас.

Но выйдешь вдруг на улицы живые —

Занять у них дыханья, истощась,—

И встанет ель в дверях, как хмурый леший,

И, распахнув бесшумную метель,

Войдешь в кирпичный город, побелевший

От снегопада множества смертей.

1975

Духоборец

Обвиненье пролистали,

Суд проступки перебрал,

И кнутом его хлестали,

И сослали за Урал.

Но от света кто отослан?

Озаренно шелестя,

След чернил судейских — сосны

Стерли с белого листа:

Книга дивная, живая,

С голубиной глубиной,

В нем поет, не остывая,

За стеною лубяной.

1976

Поэты

‹Из цикла›

‹1› Кольридж

Внезапно расцветает море,

Обвито зарослями рук,

Вздымаясь в бунте и крамоле,

И над водою дышит Дух.

И в отрешенном ранге флотском

Пред Небом шкипер предстоит,

И завещанье пишет лоцман

Для развлеченья Нереид.

И слышен шторма взмах последний:

Над вознесенною волной,

Над шлемом бурь, на самом гребне —

Сразился Ангел с сатаной!

1976

‹2› Гете

Быть в сумраке — светом

И тьмой — поутру,

В метели — раздетым,

Одетым — в жару,

На Западе — шахом,

А в бездне — летать

И каверзным взмахом

Пространства взметать…

Творить — и лениться.

Мелькнет эполет —

Учтиво склониться,

И плюнуть вослед!

1976

‹3› Низами

В светлейших долинах лежал твой удел,

Но сам ты в один из семи

Тех дней невечерних слететь захотел,

Как лист, и ослепнуть с людьми.

Ты вышел, покинув бессмертный простор,

Гремя золотыми дверьми,

Вослед не послышался окрик: «Постой!» —

С небес безразличных семи.

Но, если стыдишься стать братом вещам,

Мое увещанье прими:

Я Родину Душ по ночам посещал,—

И ты посети с Низами!

1976

‹4› Петефи

Зеркальное застывшее пространство,

Родные колосящиеся степи,

Вода и свет, обнявшиеся страстно,—

Свежа, недвижна родина Петефи.

Но, недруг сердца и мечты союзник,—

Душой кляни, а языком приветствуй,—

Со свитой чисел, офицеров грузных,

Шагает Время мимо строя бедствий,

И говорит: «Я честью заклинаю,—

Исполни долг, а после славы требуй,—

Верни всю кровь бурлящему Дунаю,

А весь порыв — безоблачному небу!»

1976

Улица будущего

В начале — тихий дом, и здесь

Живут герои Ариосто:

С них смерть навеки сбила спесь,

У них бесхитростно и просто

Цветет блаженство на лице.

А близ провала — там, в конце —

Есть особняк героев Кафки,

И каждый мыслит: «Как я цел

Остался средь вселенской давки?..»

— И не решит никто задачи…

…На протяженье мостовой —

От Дома смеха к Дому плача —

Подземный мерный пульс живой,

И крови полная отдача

И поит, и во всей красе

Сырую землю содрогает…

С тем сердцем, словно Одиссей

С сиренами, мой слух играет…

1976

* * *

Был мальчиком кудлатым,

И у корней, где мох,

Как рядом с тайным кладом,

Стоять часами мог:

Там муравьи копали,

Фундамент возводя,

И маленькие пальмы

Лоснились от дождя.

И жил народ любезный

В стране лесов и вилл,

А он, как дух небесный,

Над нею волен был.

Но мальчик стал подростком —

И ощутил, скорбя,

В садах, под корнем скользким,

В такой стране — себя.

И только много позже,

Покинув путь кривой,

Внезапно понял с дрожью,

Кто смотрит на него.

1976

* * *

Вблизи гнездящихся меж мыслей

Домов, гнетущих и квадратных,

Близ газовых заводов, близ ли

Орудий пахотных и ратных,—

Не знаю, только в гиблом месте

Толпятся ночью под покровом

Чернеющих, как дым, известий:

Не жди рассвета в мире новом.

Его не будет. Приходи же.

Привыкни к жизни одноцветной.—

Но смотрят вверх. И небо ближе.

Росою пахнет предрассветной.

1976

* * *

Мне прежде яви открывалось

В широком сне:

Деревья стягами взвивались,

И крепостями надмевались

Леса к весне.

И снился ты: твои полеты,

Паденья крик,—

Цветущих яблонь повороты,

Вперед смотрящий, с видом Лота,

Седой цветник.

И только так могло случиться,

Слетевший лист:

В преддверье смерти — чем лечиться?

Предначертанье ветра — чисто,

И сам он чист.

1976

Балкон

Внезапною зарею ранней

Разбужен мальчик. Он взволнован

Цветным сверканием собраний

И бесконечно звездным, новым,

Слепящим небом. Там, над домом,

Все ожило — и смотрят люди

Вслед лицам, некогда знакомым,

И взглядам, гаснущим в салюте.

И на балконе замер мальчик:

Под ним — в сибирский лес длиною —

В обрядовых застыла плачах

Толпа зарезанных войною.

Но вдруг — средь мертвых — вдох и выдох:

Из них один стоит всех выше,

Один из некогда убитых

Над городом внезапно дышит…

И понял он, что без порезов

Прожитых жизней — жив не будешь,

Что прошлое не схватишь трезво,

И только опрометью — скрутишь.

1976

Чайка
(из «Песен безумца»

От облака к облаку перелетая

И все оставаясь внизу,

Ты, острая чайка, ты, чайка крутая,

Зачем накликала грозу?

Иль думала ты — урагана порывы

Покажут бескрылому мне

Сверкание громом разбуженной рыбы

На черной от дыма волне?

Покажут, как в лаву кипящую рельсы,

Состав ослепив, перешли,

Как рушатся грады, взметаются веси

И кровь вопиет от земли?

Покажут, как, страны в созвездья метая,

Впадает Земля в забытье,—

Ты, лютая чайка, ты, чайка литая,

Ты, мертвое время мое…

1976

* * *

В солнце птицы стреляли, как в цель,

Затащив беззащитное за реку.

Вдруг — дыханье Его на лице:

Я горел. Он держал меня за руку.

В торопливой, толпливой воде

Он не дал, по наитью единому,

Обезмолвиться в мире людей,

Стрекотать средь полей по-звериному.

Но и зрячим поет поводырь,

И прозренье надежное дарит нам —

Ярче сада, бурливей воды,

И заката священней и памятней.

1976

* * *

Красота безропотна. На всем —

Отпечаток боли и терпенья.

Поле, заселенное овсом,

Готика куста, чертог репейный —

Не ответят, если запоешь.

И молчанием неразделенным

Все полно. А сожаленье — ложь,

Словно плач царя над разоренным,

Поступь дыма по овражным склонам,

И умершим — долгожданный дождь…

1976

* * *

Сколько листьев! Сколько душ,

Вырванных из тела,

Взелениться в эту глушь,

Прорасти успело!

Сколько плача в городах,

На ветвях — рождений,

Из подвала на чердак —

Сколько восхождений!

Сколько судеб, сколько доль

В узенькую дольку

Обратил лесной король,—

Сколько листьев! Сколько…

1976

Страх

‹Из цикла›

‹1›

Бежит, не убегая,

Закатная река,

Ее, не убивая,

Пронзает луч клинка,

А в ней, в траве-короне,

Простившись с белизной,

Лежит, не похоронен,

Зеленый царь земной.

1976

По́зднее

Все волненья обмелели,

Забывается недавнее.

Словно постоялец в теле,

Суетой душа не сдавлена.

Думал: в ум стучится гибель,

Это лето — не во сне ж его

Мир летящий залпом выпил,

Чтобы стать снежнее снежного?

Расцветали, опадали,

Созревали, чтобы выстелить

Путь белеющих сандалий,

Проложить смертями чистыми —

Тем, сходящим свыше, тропы,

Чьи ступни не свыклись с трением,

И они прошлись для пробы

По снежинкам, как по терниям,

И поют: «Мы тоже снимем

Угол с высохшими розами

В помещенье этом зимнем

С облетевшими вопросами…»

1976

* * *

Снова лампа зажжена,

Ждешь любви и сил прилива,

Как в родные времена —

Под ночной немой оливой,

Где лампада боязливо

Гасла с приближеньем сна.

Это ты? А если нет —

Отчего же так похожи

Мысли грушевая кожа,

Чувства персиковый цвет?

Почему приходит то же

Слово через сотни лет?

Это ты? А если да —

Я люблю тебя, как раньше,

И меня твой стих звенящий

Увлекает, как вода,

Сквозь смертельных бедствий чащи —

Вот на этот луч, сюда.

1976