Из книги «Под яблоней» (1991 – 1996)

* * *     

Я, родившийся под яблоней
С блеском лиственным в глазах,
Осененный чудом, явленным
Тридцать пять веков назад,

Вовлеченный в удивление
К чуду первому тому,
Неспособный к одолению
Тьмы, но опознавший тьму,

Как жилище Бога тайное
Над огнем вверху горы
(А внизу — веков шатры
Ждали, затаив дыхание),—

Я не сторож миру здешнему,
Не хозяин, не слуга
(Чуть кивнешь росточку вешнему,
Глядь — желты уже луга),—

Я не странник и не гость его,
Не толмач его речей
(Только птица слова пестрого
И щебечет на плече),—

Я не с притчей, не с загадкою,
Не полынь во мне, не мед,
Я — оттуда — с вестью краткою…
Только кто ее поймет?

Только в книге будет набрано
(Взоры мимо строк скользят):
«Я, родившийся под яблоней
Тридцать пять веков назад…»

1991

Собор

Разумный инок в странные века
Разбоя и наивности
Считал по четкам облака
И жил средь всякой живности

В лесу медведей и молитв,
Жестокости и святости,
Где сердце от желания болит,
От райской замирает сладости.

Ему в полуденных лучах
Клики Менад вакхических
Звучали, чтобы не зачах
В познаньях схоластических,

Ему Наяды в дар несли
Мониста рыб серебряных,
Ласкались Гении Весны
Средь кельи снов неприбранных,

Под палисандровым крестом,
Молитвенными мантрами —
Лежали в ужасе пластом
Сильфиды с саламандрами,

Сен Жан — удачливый авгур —
Навстречу шел с литаврами,
Как возвращался сэр Артур,
Расправившись с кентаврами…

Так вел Христос, любя врагов,
И в целях политических —
Схоластов, эллинских богов
И чудищ строй кельтических!..

1991

* * *

Ветки. Листья лунные вдоль стен
Из китайской Книги Перемен.

Век ночной. Осенний век нам дан —
Дальним душам. Детям давних стран.

Мрак. Ума последние плоды.
Русских пагод странные сады.

Свет. Любовь в бревенчатой ночи.
Лунный ливень. Помни. И молчи.

1991

Молитва

О сын Иакова, ты слышал Божий зов
Не с гор пустыни, а среди лесов,
Средь кленов-яворов российских,
Где славословят не левиты,
А стаи малых голосистых
Певцов. И свитки были свиты
Из тысяч тропок и путей,
И встреч нежданных, и потерь.

И эти свитки развернулись
Торжественною чередой
Резных и древних сельских улиц,
Церквей, растущих над водой.

В садах заросших и забытых
Блуждал ты, истину ища,
А вечер, словно древний свиток,
Величье Божье возвещал.

Ты жил в России, как во сне,
Среди чудес ее не зная,
Что Божий голос в сей стране
Величествен, как на Синае.

Ты тайным кладезем владел,
Что утолял любую жажду,
Ты мог услышать каждый день,
Что в жизни слышат лишь однажды.

О сын Иакова, тебе являлся Бог:
Его ты всякой ночью видеть мог.

Он был в короне крон кленовых,
Был в лунный облачен подир,
И светом строф, до боли новых,
На всех путях твоих светил.
Он в веру темных изб заснувших,
Веков дремучих и минувших
Тебя безмолвно обратил.

О сын Иакова, и ты стоишь пред Ним,
Десницею лесной взлелеян и храним.

Как лес, ты вырос до ночного неба,
Как лес, твоя молитва поднялась
За этот край. Еще нигде так не был
Певуч, раскатист, внятен Божий глас,
Как здесь — в стихами дышащей России.
Проси дыханья ей. Проси и ты,
Как предки неуступчиво просили
Средь огненной и грозной темноты.

1992

* * *

Одуванчиков маленьких солнца
Загораются первыми. Хочешь —
Мы вприпрыжку сбежим по холму?
Хочешь — горе тебя не коснется,
Все печали, что ты себе прочишь,
На себя, на себя я возьму?

Отменила весна власть былого,
Говори — все свершится, как скажешь,
Над событьями будущих дней —
Властно, властно весеннее слово!
Травной волей судьбу свою свяжешь —
Нет под солнцем той связи прочней.

Стань одно с этой лиственной мощью:
Я с тобою единым дыханьем
Глубоко, словно в дреме, дышу,
И, взлетев над стоглавою рощей,
Над рекой — синих духов лоханью —
За тебя, за тебя лишь прошу…

1992

Архонты

Стоят разгневанные стражи
И песню вещества поют,
И не пускают в свет, и даже
О небе вспомнить не дают.

Для струек света незаметных,
Что льются через их зрачки,
Ловушки ставят в элементах
В тугих молекулах — силки.

Задушен крик на первой ноте:
Ни вслух, ни шепотом — не сметь!
В смирительной рубашке плоти
Меня влекут из смерти в смерть…

— Проснись, проснись! — Заря апреля
Бранит и гонит сон дурной.
Разброд в душе и тяжесть в теле,
Но Свет по-прежнему со мной.

И ждут меня труды земные,
Друзей участье, день весны,—
Да мало ли какие сны я
Видал за жизнь? Да ну их — сны!

Немножко, правда, душно, тесно,
Темно, но сон-то здесь при чем?
В окне открытом свод небесный
Огромной тучей омрачен.

И отсвет черный и багровый
Лежит на кронах и на мне,
И взор крылатый и суровый
Бросает в дрожь… Я не вполне

Проснулся? А весна? А сон-то?
…Молекул неразрывна сеть.
И красные зрачки Архонта
Меня влекут из смерти в смерть…

1992

* * *

Он глядел на звезду — на сиротскую, вдовью,
Сквозь палаческий мрак, сквозь казнящую тьму:
Переполнилась чаша и пенится кровью,
Как же грех мировой понести одному?

Он решился — и длится Голгофская кара,
Ей в веках и народах не видно конца.
И стоит Вероника у Бабьего Яра,
Умирающим пот отирая с лица.

1992

* * *

Сильные страсти даются возвышенным душам:
Как же иначе душе на земле удержаться?
Небом окликнута, звездной притянута силой,
Держится страстью душа мудреца и героя,
К нижнему миру прикована яростным телом,
Тросом желанья златым, вожделения цепью железной.

1992

* * *

…И то, что вырос я в России,
Меня до неба подняло.
Будь я иных широт.— Носи я
Другое имя.— Сквозь стекло

На этот мир гляди иное,
Я б думал, что душа — лишь пар,
Я б вместе с поколеньем Ноя
В безверье бронзовое впал

И был бы унесен потопом.

Но здесь — в крови и плаче — жив
Народ Присутствием особым —
Как в дни пророков меж олив.

Его глашатаи святые
Прошли потоки темных вод
С хвалою на устах.
И ты ли
Велишь забыть сей край? —

Зовет
Безмолвно ангел, приближая
Трубу бессмертия к губам.
И ни пожара, ни ножа я
Не убоюсь — и не предам.

1992

* * *

Как тяжко было Исааку
Плыть лунным взором за межой
И ждать Небес немого знака
В земле чужой!

И как легко средь нор звериных,
Пред всесожженьем на заре,
Лечь навзничь, голову закинув,
На алтаре!..

1993

* * *

Ветви обрушили
Воздух, не падая.
— Падшие души ли?
— Буйному ливню рада я,—
Почва кричит,—
Как возвращению милого!
Невод вечности солнце выловил.
Почерк дождя нарочит:
Вычурно-хлесткие буквицы,
Длинные «у», «д», «р» —
Насквозь исхлестали улицы,
Испещрили луковицы
Древних и дробных вер.
«У» — «д» — «р» —
У-д-рал дождь-сорванец.
Солнце — рыбина нервная —
Вывернулось из невода.
Краткой грозе конец!

1993

Хохлома

Что за мастер утром майским
Луч от солнца отломал,
Примешал к веселым краскам
И воскликнул: «Хохлома»?

И прибавил ветвь рябины
Да иван-да-марьин цвет,
Чтобы мы его любили,
Не забыли среди бед,

Чтоб ушли все беды, войны,
А чтоб он — опять пришел,
И чтоб были мы довольны
Этим праздничным ковшом?

Золотисто-черно-красный,
По-крестьянски коренаст,
Ну, поклон тебе и здравствуй,
Память райская о нас!..

1993

Аквариум

— Домна Михайловна, это Вы ли?
Как-то мы с детства о Вас позабыли:
Сколько закатов и зим прошло,
Сколько крушений, разлук и аварий!..
Вновь предо мной Ваш старинный аквариум,
Раковины слуха, прозренья стекло.

Кружатся в пляске китайские рыбы…
Домна Михайловна, Вам спасибо,
Что пригласили чрез столько лет!
Окна — на площадь, светлею и вижу:
Годы и зданья подходят все ближе,
К водорослям льнут, превращаются в свет.

Явь — пузырьки средь зеленого плеска.
Кресла суровы. Зато занавески —
Клумбы, фонтаны, дорожки для встреч!
В рамке резной, в сновидении мнимом
Светлый Никола встает над казнимым,
Властную руку подставив под меч…

Домна Михайловна, как все сместилось:
Годы исчезли, а Вы возвратились!
Иль у аквариума я впал в забытье,
И за минуту вся жизнь мне приснилась?
Домна Михайловна тихо склонилась:
«Там — бездыханное тело твое…»

1993

* * *

В немоте, на пределе желанья,
Где тропический царствует зной,
Обратишься ли огненной гранью,
Водяною или земляной?

Ты откликнись на зов, как захочешь,
Только знай, хоть ни в чем не солжешь:
Водяной повернешься — затопишь,
Прикоснешься горячей — сожжешь.

Земляной, безразлично-послушной,
Обращаться ко мне не спеши:
Ты откройся мне гранью воздушной,
Высшим смыслом в лицо мне дыши!

Вот видение Иезекииля,
Выше слов и пророческих книг —
Херувим, простирающий крылья,
Быстродвижен и четырехлик!

Лишь взгляну — и прервется дыханье:
Отведи же свой взор, отведи!
Все четыре да скроются грани,
И забвеньем меня награди…

1994

* * *

Уходит разбитая рота,
Со складками злобы у рта,
В свинцового страха ворота,
В раскрытые смерти врата.

Как быстро береза сломилась,
Как часто мигает звезда,
Как резко окончилась милость,
Как яростно слово Суда!..

Но настежь — златые ворота,
И вспыхнула солнцем тропа,
И в мир выбегает без счета
Детей светлокудрых толпа.

Замолкли, забылись угрозы
В кипении жизни другой,—
Как быстро воскресла береза
И машет зеленой рукой!

Как их голоса зазвенели!
Как радостна лиц красота!
Ну, где их штыки и шинели?
Где горькие складки у рта?..

1994

Остров Крит

Дмитрию Резюку

Унялся вихрь на ясном Крите,
Смерть отошла и страх растаял.
Уже из черного укрытья
На кровь не выйдет Минотавр,

И стены Лабиринт коварный
Не сузит, жертву окружая.
И лишь закат, в листве рыжея,
Закурит трубку близ таверны.

И — эллинской судьбы остаток —
Старик, и с ним печальный мальчик —
Затеплят свечку. Тьма заплачет,
Но пальцам ночи не достать их.

Свеча по чуду Парфенона,
По красоте богов и смертных:
Златых, серебряных и медных
Столетий — оскудело лоно.

Но при свече прекрасны лица,
Как отблеск лета в день осенний,
И в этой красоте таится
Богов и смертных воскресенье.

1994

* * *

От яростных и тайных потрясений,
Несбывшихся надежд, убитых воль —
Взбежать на небо и лежать на сене,
Уткнувшись в месяц влажной головой.

Крик одинокий, птичий и протяжный,
Не значащий при солнце ничего,—
Теперь он мой, теперь он самый важный —
Свободы звук и воли торжество.

Один лишь слог — и заново творится
Ночь, мир и жизнь.— Один певучий слог…
Ты вдалеке, душа моя и птица.
Но чует слух. И все прощает Бог.

1994

* * *

Ах, не помнить зла, а просто бы
Петь под дождичком косым…
Ведь не счесть детей у Господа,
Но один пресветлый Сын.

В синей северной стране меня
Сам он в тайну посвятил,
Что родился прежде времени,
И пространства, и светил,

Был единым и единственным,
Содержа и век и миг,
Светлым зеркалом таинственным
Отражая Божий Лик.

Не вместить земными мерками,
Почему да как — но вдруг
Выпадало с громом зеркало
Из простертых Божьих рук,

Выпадало — раскололося
На цвета волос и глаз,
На различья смеха, голоса,
На тебя, меня и нас…

Как и чем осколки склеятся?
Скоро ль ждать того? — Навряд.
В поле косточки белеются,
Окна в городе горят.

Ум над миром — как над книгою,
А душа без книг живет.
Сколько капель гибнет, прыгая,
Ну, а ливень льет и льет.

Всех простить пошли мне, Господи:
Каждый — сам, и каждый — Сын…
Ах, не помнить зла, а просто бы
Петь под дождичком косым.

1994

* * *

Лист лопуха — истраченный папирус
С иссохшими устами:
Не жизнь прошла, а лето откатилось,
Отгромыхало, отблистало.

Все было так надежно, что казалось —
Навеки солнце с громом,
Но в горле синевы, в просвете зарослей
Застыл закат кровавым комом.

Он занавесил зеркала речушек
Туманом похоронным,
А попеченье об усопших душах
Доверил горестным воронам.

И, рукавами заслоняя лица,
Без плача и без пенья,
Надежду — синеокую царицу —
Они готовят к погребенью…

1994

* * *

Прежде слова и прежде дыханья
Губы трепетом напоены.
Воздух дерзок и сжат.— Колыханье
Жадной рощи в преддверьи весны.

Мысли, слов не нашедши, застыли.
Вдох желаньем и тьмой пресечен.
Кто напомнил о звездах? Не ты ли?
И — никто и нигде. Ни о чем.

Плоти нет,— уж какие там лица.
И души ощутить не дано.
Только надвое мрак разделился —
И сливается снова в одно…

1994

* * *

Когда я впервые один
Разглядывал в мире несмело
Жизнь зимних деревьев и льдин,
Сугробов надгробные стелы,

Улыбки Египта в лесах,
Средь осени майские кроны,
И радость, которой Исаак
Ответил на нож занесенный,—

Тогда я был мальчик. Рекой
Веселье неслось и бурлило.
Тогда я не понял, с какой
Могучею встретился силой.

Но мрака раскрылись врата,
И в жизни безумной и зыбкой
Клен радости — Нофер-Ка-Пта —
Все с тою же смотрит улыбкой!

1994

* * *

Вот так жизнь: едва сложилась,
Да с землей душа сдружилась,—
Ну, свои, ни взять ни дать,—
Срок приходит покидать…

Ну, и что же мы успели?
Чуть поплакали, попели —
Да нырнули в облака:
Больно встреча коротка.

Чем делились? — Хлебом, кровом,
Ну, а с кем-то — тайным словом,
О любви да о лесах
Что-то наспех написав.

Может, кто прочтет и вспомнит,
И последний долг исполнит,
И положит на плиту
Ветку яблони в цвету?

Дай душе, чья песня спета,
Запах яблонева цвета,
Да взгляни тихонько вдаль
И желанье загадай!..

1994

* * *

Развалясь на диване небрежно
И с улыбкой готовясь к беде,
Говорил ты и горько и нежно
О высокой отчизне-звезде.

Но к концу подходила беседа
И по следу убийца ходил,
Ибо красным соратникам Сета
Ты дорогу к воде преградил.

Думал демон: осталось так мало —
Лишь еще один труп на пути…
Но горою душа твоя встала —
Не объехать и не обойти.

1994

* * *

Подожди, расставаться не надо:
Тень от липы на тропке лежит,
Месяц пьет из хрустального сада
Память лета. И ты еще жив.

Мы дрожим над обманным покоем,
Время бурь и потерь — впереди.
Мы во сне наше прошлое строим:
Дай мне руку. И не уходи.

Замолчи. Я о будущем знаю,
Но блаженствую в лунном плену.
Дай мне руку.— Она ледяная.
Я ей жар на мгновенье верну.

1994

* * *

Скорее Бога я найду в стихах,
Чем в алтаре. Скорей Его найду я
Тут, за углом, подслушав речь чужую.
Скорее — в мимолетных облаках.

Бог Жизни, как не вяжется Твой вид
С обличьем восковым и тусклым златом!
Скорей найду Тебя в жуке крылатом.
Скорей — в плоде, что соком даровит.

Воспряну в полдень, кану ли во тьму,
Меж листьев желтых или свежих почек —
Твоей руки дрожащий, нервный почерк
Скорей в грозе, чем в храме, восприму…

1995

Эдвард Григ

Все длится январь с колыбельным напевом своим,
Со свистом своей корабельной метели.
— Скорее, январь! Ведь в апреле я буду любим,
Пройди, пропусти меня ближе к апрелю!

Но шепчет метель: «Вот развеются иней и дым,
Как все, что земные созданья понять не успели,—
Настанет апрель. Но в апреле ты станешь другим,
И юный порыв твой растает в апреле».

— Ну что ж, если мне не дожить до весеннего дня,
И если, метель, ты права в самом деле,
И если и впрямь кто-то любит меня,—
Пускай в мой январь он придет из апреля!..

Но длится январь с колыбельным напевом своим,
Со свистом своей корабельной метели,
А я только снегом да ветром любим —
Они мне об этом сказать захотели…

1995

* * *

В сарае низеньком таком,
У ветхого окошка,
Звенели склянки с молоком
И сыпалась картошка.

Старушки в беленьких платках
Одно твердили: лету
Уж три недели, как-никак,
А солнышка все нету.

И, молча подтвердив кивком,
Что та ж у ней забота,
Гляделась в кадку с молоком
Сирень из-за забора.

А кто окончил пятый класс
(Шестой еще нескоро),
Тот не сводил горящих глаз
С дощатого забора:

Там в белом домике, в окне…
Ах, не судите строго!
И были мысли, как в огне,
И солнца слишком много.

Иль сам лучился этот день,
Иль полнил вышней силой
Окно, и небо, и сирень
Посланник шестикрылый?

И разве это пустяки,
Что в некое мгновенье
Сложились в первые стихи
Тот дом, забор с сиренью?

Ах, сердцу б заново начать —
Грустит и глаз не сводит…
Ведь лучше ждать, чем получать,
А очередь проходит.

1995

Письмо

Я в слова постараюсь облечь
Все, что понял в дозорной глуши:
Если сердце не в силах сберечь —
То хоть птицам его раскроши.

Где же птицы? — Лишь темень да мох,
И не вспомнит земля ни о ком.
Если вспыхнуть кометой не смог —
На дорожке зажгись светляком.

Но дорожку напрасно искать,
Затопил ее мерзлый апрель.
Если некого больше ласкать,
На груди этот сумрак согрей.

И зари нерешительный мел
Тихо чертит на черной доске
Те слова, что уже не сумел
Ты послать никому и ни с кем.

1995

Никола

Поезд вечерний. Люди и духи.
Шелест ветвей и утрат прошлогодних.
Голос певучий нищей старухи:
«Пусть сохранит вас Никола-угодник!..»

В прошлом дощатом должен сойти я.
Хвойное счастье. Тьма на перроне.
Травы. Дорожки.— Ты, Византия?
Шаг — и мой разум сроки уронит.

В Мирах Ликийских мирно ликуют
Храм деревенский, пчельник и школа.
Ночь ароматов.— Помню такую.
Кланяюсь низко.— Здравствуй, Никола!

Ты ли, что на море души спасаешь,
Тут — среди сельских дремлющих улиц —
Мне сквозь столетья пояс бросаешь?
Темные избы в поклоне согнулись…

1995

* * *

Едва подходит март
И в нем — ночная тьма,
О, как меня томят
Московские дома!

Любым особняком,
Как золотым руном,
Притянут и влеком,
Уже я сердцем в нем…

Очнись, душа, очнись!
Но нет, куда уж там —
Решетка и карниз,
Грифоны по местам,

И маски-полульвы,
Чей облик удлинен —
Ровесники Москвы
Кутузовских времен.

Вот чья-то тень в окне
Второго этажа…
О, сколько раз во сне,
По улицам кружа,

Я в розовую тьму,
В сей абажурный дым
Влетал в окно к нему —
И становился им!..

1995

Сапфир

…И под ногами Его нечто подобное работе из чистого сапфира…

   (Исх. 24, 10)

…И Моисей взошел на гору Божью.
Он видел Господа, и ел и пил,
И пригляделся к Божьему подножью:
Как небо ясно, чисто, как сапфир,

Оно сияло несказанной славой…
И руки к свету синему простер,
И пал на землю старец белоглавый,—
И зазвучал над ним могучий хор:

«Вся широта небес — престол Господень,
И вся земля — подножье ног Его!..»
И Бог к нему воззвал: «Ты Мне угоден,
Тебе Я открываю смысл всего!

Ты видел, сколь светло Мое подножье,
Сколь чистой быть назначено земле —
Той, что коварством полнится и ложью,
Той, что в крови, во злобе и во мгле!

Иди же, светлый дух с главою белой,
И свой народ поставь лицом к заре:
Иди — и все по образу соделай,
Какой тебе явил Я на горе́!..»

1995

Свидание

Ты зайди ко мне тайно,
Как к любимым душой
Забредают случайно,—
Мимо шел, да зашел,—

Никогда мы не канем
Глубже жизни и дна.
Ты найди этот камень,
Где березка одна

Руки в небо простерла —
Безмятежный пловец,
Где свистит во все горло
Наш июньский певец,

Где когда-то кипело
Зелье страсти в очах,
Где лежит мое тело,
В солнце глядя сквозь прах.

Там — на сгибе пространства
И над гибелью лет
Я шепну тебе: «Здравствуй,
Ненаглядный мой свет!»

Там — у сна на окраине,
Пред окном забытья,
Я вручу тебе тайну
Про себя и тебя.

А услышишь такое —
И зачем уходить?
И захочешь левкои
Надо мной посадить,

А еще — куст сирени,
А в соседстве уж с ним —
В память страсти и пенья —
Белокрылый жасмин…

И тогда я с тобою
Тихо заговорю,
И свершенье любое,
Как любовь, подарю.

Летний день ясноглазый,
Как желанье, красив:
Все исполнится сразу —
Приходи и проси!..

1995

* * *

И веря стою́, и не веря,
Охвачен, как в детском бреду,
Той дрожью, объявшей деревья
И нас в полутемном саду.

О, кто для тебя я и что я?
Иль насмерть молчаньем срази.
О яблонь цветенье ночное!
О частые звезды вблизи!

Все настежь — чего же бояться?
Нет слов? Так подай же хоть знак:
Ему без конца повторяться
В мечтах, сожаленьях и снах…

1995

* * *

Из крысы кучер — никуда,
Из тыквы — слабая карета,
Но детство умное согрето
Виде́ньем этим навсегда.

Какая мудрость: каждый холм —
Жилище тролля или гнома,
И крепнет сердце, незнакомо
Ни с сожаленьем, ни с грехом,—

Лишь страх и радость. Им подстать —
Зеленой ветвью — удивленье,
И ни отчаянью, ни тленью
До этой ветки не достать…

1995

* * *

Шла мосточком, шла ясной зорькой —
Спелая малина в ведерке:

На перильца облокотилась —
Все до ягодки раскатилось.

Жизнь ходила в пестром веночке —
Доверху в ведерке денечки:

Опрокинула, рассмеялась —
Ни денечка нам не осталось.

Ах, денек прожить бы красиво —
Василек да желтая нива,

С кувшином да с глиняной кружкой,
Там, где ходит аист с подружкой!

А ведь сколько солнца бывало —
Хоть пляши, пируй до отвала…

Жили-то не так, вот что горько,
Оглянулись — пусто ведерко.

Ах, денек прожить бы богато —
Только петь-плясать до заката

В голубой воскресной рубахе —
Спелый хлеб да звонкие птахи!

1995

* * *

Так солнечно и просто,
Не мудрствуя лукаво,
Сказать про козий мостик,
Про птичью переправу,

Где мы с тобой встречались
Навеки и во сне,
И в ручейке качались,
Дрожали на волне.

И, как чисты березы
И облака правдивы,
Так не было угрозы,
Что сгинет это диво,

Где мы с тобой встречались
Случайно и с утра,
Хоть столько лет промчалось,
И умирать пора.

Там небо дальней гранью
Грозово осветилось,
Там отрока дыханье
Впервые участилось,

Где мы с тобой встречались
Однажды и нигде,
Ликуя и печалясь,
Дробясь в цветной воде…

1995

Соловей

Там, где ходит, пальца тоньше,
Месяц в тучке рваной,
Разочарований больше,
Чем очарований.

Да, в подлунной той юдоли,
В доле той — долине
Крик вороний длится доле
Песни соловьиной.

Но не звезды пали — души,
И спадают снова —
Хоть мгновенье, да послушать
Соловья земного.

Хоть украдкой, да упиться
Там, где ночь пирует,
Где невидимая птица
Окоëм чарует.

Страшно и отрадно в теле,
В нем светло и слепо.
Только души б не хотели
Возвратиться в небо.

И они своим отказом
Пред зарею алой
Только тешат Высший Разум,
Ставший птицей малой…

1996

Цыганское

Не так уж много странствий,
Серебряные серьги,
Не так уж много Франций,
Не так уж много Сербий,

А после пыльных странствий —
Ни крошки, ни глотка,
А в песне столько страсти,
Но песня коротка.

Не так уж много ласки,
Звенящее монисто,
Весна не в нашей власти,
Минует лето быстро,

Друг с другом воровато
Встречаются уста,
А за чертой заката —
Ни камня, ни креста.

Как мало вас осталось,
А те, что были,— где вы?
Кашмирской шали шалость,
Ромейские напевы,

Мемфийские литавры,
Пустые закрома,
А за струной гитары —
Ни метки, ни холма…

1996

* * *

Смыслоземь расширялась к Востоку,
Против солнца и Солнцу навстречу,
На прозренье сквозь драму к восторгу
Не хватило времен и наречий.

И поэтому черные Зимы,
И поэтому белые Кони
Были многим страшны и незримы,
Но на смертной квадриге легко мне.

1996