Из книги «Осенний поезд» (1977–1980)

Из книги «Осенний поезд» (1977–1980)

Полнолуние

Пустая площадь, полная луна,

И особняк под снегом двухэтажный —

Как холм среди бесплодной белой пашни.

И, пятерню подняв, лежит война

Минувшая. Она заметена

Забывчивостью зимней. Ей не страшно,

Что в кольцах звезд, громоздка и черна,

Ее рука дрожит на небе плоском…

Томившейся под храмом вавилонским,

Под зданьем без проема и окна —

Легко земле: легчают времена,

И белый особняк почти не давит

На сердце. Шевелящиеся дали —

Предсердия земли. А ты — душа,

Тебя на страже поместил Всевышний

Меж войнами. Замедли зимний шаг

Меж пепельной — и огненной, чуть слышной…

1977

Улица

Чем больше взглядов на нее бросают —

С небес, из окон, из нее самой —

Тем безнадежнее поет, босая,

С распущенными косами, с сумой.

Тем больше душ — недавно отлетевших —

Снимая с глаз большие пятаки,

Бросают ей. Их снова песня тешит,

Шарманка лета, тленью вопреки.

Здесь к осени, в венце стальных колосьев,

Обрел Сократ последний свой приют…

Ты слышишь, неприкаянный философ,

Как двери в Никуда легко поют?..

1977

Вечер в вагоне

В ночь смещается равнина,

Все — от окон, вновь за карты…

Как душа твоя ревниво

Ловит каждый луч заката,

Как боится не напиться

Влаги зрительно-воздушной,

Как секунд мелькают спицы,

Как сухим цветам не спится

Всю метель в суме пастушьей…

1977

* * *

Ищет галка оттаявший грош,

Свищет поле на сотни ладов,

Города окунаются в дождь,

Очищаются от холодов,

Скоро снова меня поведешь

По дороге без слов и следов…

И китайских садов фонари —

Сизари за окном у меня,

Но зажги свой закат, говори

На заре уходящего дня,

Потому что горит изнутри —

И грозит распаяться броня…

1977

* * *

…Под колыханием огненным мига,

Под кардинальской багряной полой —

Прошлое, словно горящая книга,

Движется, пляшет живою золой…

1977

* * *

В грандиозных зарослях жары

Созревала будущая осень.

Полдень сник. Он выбыл из игры,

Краски лета исчерпал и бросил,

И они бочонком, грохоча,

Покатились с августовской горки.

А в случайных уличных речах —

Кисловатый привкус черной корки.

В это время птицы мелют вздор,

Ласков к нам любой, кого ни встретим,

И в негромкий личный разговор

Пьяный день всегда встревает третьим.

…Вот уж, солнце на плечо склоня,

Населенный скверик зачирикал —

И в закатной, желтой чаше дня

Закружились птицы, как чаинки.

Не прошло и четверти часа —

Происходит смена декораций:

Конный бой на небе начался

И грозит на землю перебраться,

И с мольбой безмолвной смотрят вверх

Тополя, качаясь и кивая,

И идет бездельник-человек

К остановке сонного трамвая.

Взгляд парит, жары покинув клеть,

В облаках теряется высоких,

Навсегда спеша запечатлеть

Образ дня в простых, как воздух строках…

1977

Новоспасский монастырь

О самый овраг спотыкались дома —

Причудливые сосуды печали,

Зарей закупоренные дотемна,

И гордые тучи ландшафт венчали.

И он — почерневший за зиму сосуд,

Наполненный винной виной предчувствий,

Воочию видел: его несут

Распить — и разбить в одичалом хрусте

Кустов придорожных и слов сухих,

Какими обменивается прохожий

Со встречным случайным. Он чувствовал кожей

Древесно-шершавую сухость их.

Темнело, и тучи слетались на пир,

А он на лукавый проулок с опаской

Косился. Тогда Монастырь Новоспасский

Проулок и позднее небо скрепил.

…Есть странное место пред Монастырем —

Поляна с деревьями грозно-густыми,

Завалена углем и всяким старьем,—

Поляна людей, забывающих имя.

Здесь утром пируют под каждым кустом,

А к вечеру многие спать остаются,

И галки на выцветшем зданье святом

Сквозь дождь еле слышный над ними смеются.

Задушенный проводом, спит Монастырь,

И в памяти слов распадаются звенья,

И тенью выходит звонарь на пустырь —

На полный до края обид и забвенья…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

…И он тут сидел, забываясь, лечась,

И пил эту смесь униженья и боли,

И было страданье его — только часть

Огромной, как небо, всеобщей недоли.

И вдруг он увидел старушек — они

Одна у другой отнимали бутылки,

Валявшиеся, куда ни взгляни,

Ругаясь до самозабвения пылко.

И все же прервать не могли тишины:

Крутой колокольни колонки и дверцы —

Как тайна безропотно-нищей страны,

До дня отомщенья хранимая в сердце.

…И день воссиял. Он поднялся — и шел,

Проулком, землею и небом довольный.

Был издали виден ему хорошо

Сверкавший на башне рассвет колокольный.

1977

Свет из окон

‹Из цикла›

‹1›

…И время, пойманное в клетку

Просветов меж ветвей древесных,

Поет по-грустному и редко

Обрывки песен неизвестных,—

То звуков разноречье зимних,

То жарких листьев стрекотанье,

То память в непробудных ливнях

Бежит от перезревшей тайны.

Но влажный вкус ее малинный

И вспоминается, и манит,

И возвращаешься с Неглинной —

Насквозь — вечерними домами,

А в них стирают и рисуют,

Растят детей и орхидеи,

И видят улицу косую

Из окон древней Иудеи.

А ты идешь — тебя не знают

Ни зеркала, ни коридоры,

Но время — лестница сквозная

В наш мир высокий и бредовый.

Ты — в нем опять. И только сзади —

Обрывки скорбных разговоров,

И вздохов чистые тетради,

И страха бархатного ворох…

1977

‹2›

А то́лпы крапивы темноголовой,

Когда затменья сок поднесут,—

Ужели спросят о каждом слове,

Замкнув сады на последний суд,

Ужели припомнят, как звали молча,

В навершье полдня на слух светясь,

И как образумить пытались ночью,

Приникнув к стеклам закрытых глаз,—

Куда бежать, если трижды спросят,

Как скрыться меж стеблями лет, когда

И листьями бьются, и их уносит,

Белея, тлеющая вода…

1977

‹3›

Двор. Дерево едино и темно —

Нерасчлененный хор, в нем каждый лист — как птица.

Но зажжены огни — уже пришли за мной,

Мне в прошлое пора к ушедшим воротиться.

У вас темно дышать, а я хотел пройтись,

Здесь окна вечеров объемны, словно клети,

В них Дерево Добра рассыпалось на птиц,

И каждая поет — одна на целом свете.

Не смели подойти, росли вдали, как дым,

Но, подкатив звезду, в ней замерли.— Я еду!

Там затихает плач. Там с будущим одним,

Как с братом по утрам, о снах ведешь беседу.

1977

‹4› Голос Иакова

И ты во сне бежал — и двинуться не мог,

Как загнанный олень, запутавшийся в чаще.

Кровавый пот секунд, сочившийся на мох,

Был поднесен тебе в твоей горчайшей чаше.

Пригубил ты — и лег. И в этот самый миг

Звучащие тела мелькнули меж стволами —

И все заполнил свет. И он вмещался в них,

Но был превыше их, как лик в картинной раме.

И ты забыл про смерть. Под греблю грубых рук,

Сияя, голос плыл. Ты вспомнил, как Ревекка

С корицей пряною смешала горький лук,

Уча Иакова. Тебе открылись вдруг

Безумье, нищета и слава человека.

1977

‹5›

Я мудреца спросил:

— Зачем на свете зло?

Он из последних сил,

Ступая тяжело,

Развел костер. И вдруг

Над ним, средь пустоты —

Лучистых кисти рук

И музыки персты.

Но если бы не дым,

Не копоть от костра —

Мне был бы луч незрим

И радуги игра…

1977

‹6›

Я в беспокойстве, но найду покой,

Едва лицо твое вблизи увижу,

Иль в трех шагах, иль даже за рекой,

Иль пусть во сне, но мне хотелось — ближе…

Я безнадежен. Но надежда есть —

Что смертный слух слова твои уловит,

Иль о тебе дойдет глухая весть,

Иль тень ее коснется изголовья.

Я умираю. Но еще живу —

Лишь запахом, почти неуловимым,

Твоих волос, упавших на траву,

Тянущуюся к нисходящим ивам.

1977

‹7›

Словно пловец, увлечен ледяною струей

И не имеющий сил на движенье иное,

Слушаю речь, и глухие осколки ее

Чувствую в страхе — прилипшею к ветру спиною.

Но в ураганный, глухой, нарастающий гул

Вдруг занесенной души отворяется дверца:

Слог одинокий, застывший в девятом кругу,

Вырваться хочет… Все жарче и жарче на сердце.

1977

Внезапное

Златая цепь причин и следствий

Порваться может, словно в детстве,

Но вновь сомкнется, став длинней, —

И крест окажется на ней.

Бывают улицы мрачнее,

Чем птицы в склепах у Линнея,

Бывает, улица вспорхнет —

И засвистит, как зяблик синий,

А ветер — в такт, совсем без нот,

На многолюдном клавесине.

А кто родился на земле —

Пусть галкой рядом с водостоком —

Тому намного веселей,

Чем волнам в море одиноком:

Распахнутый, молящий глаз

Средь слепоты стоокой мрака,

И редко-редко водолаз

Смахнет слезу с больного зрака.

И остается только лес —

Он души сломленные чинит,

Кружа меж годовых колец,

Не вспоминая о кончине.

Допишешь полночью крутой

Жизнь до последней запятой —

И с прошлым будущее свяжешь…

Но это — вовсе не про то.

О главном — ничего не скажешь.

1977

Святой Себастьян

С растущими крыльями белыми —

И сам, словно птица, бел —

Висит, оперенный стрелами,

Мишенью для новых стрел.

…И глина с тяжелым телом

Сольется. А что ему?

— Весь белый. Такому белому

Уже не упасть во тьму.

Такому — не оступиться…

И ночь земли напролет

Под черным куполом птица

О муках любви поет…

1977

* * *

Это было незадолго перед смертью:

Осень сыпала секунды, словно гравий,

Пах бульвар позеленевшей медью,

Были сны яснее всякой яви.

Тротуары становились шире

От цветов — никто не думал брать их,

Слишком неестественно спешили

Модницы в чрезмерно длинных платьях.

Он, сквозь переулки, как сквозь пальцы,

Просыпаясь в бытие иное,

Непривычно часто оступался,

Чей-то взгляд почувствовав спиною…

…Город, словно сонный глаз, слипался…

1977

Квартира

У входа, на вешалке — судьбы

Пестреют одна на другой:

Их Время, как тяжкие шубы,

Развешало спешной рукой.

И дверь отворится с одышкой,

И длинной передней пройдешь:

За стенкой — лепной, как ледышка —

Забытых событий галдеж.

И в жизнь, как в сонату сквозную,

Войдешь, отряхая миры,

И сразу возможность иную

Узором откроют ковры.

Усадят — и, как ни упорствуй,

А взгляд допьяна напоят…

Здесь наше свершалось знакомство

И полдни, и ночи подряд,

Бессонницей противоречий

Кормили за этим столом,

Здесь были нежданные встречи

И свечи величья в былом,

Провиденье зимних пожаров

В горенье июльских рябин,

Того, как незнающий жалок

И как познающий любим,

Как, слухом больным налитая,

Отчаянья плещет река,

Как вихрем любовь, налетая,

Уносит лицо в облака.

…В конце этой комнаты, слева,

Окно безвозвратность таит —

В нем, словно осенняя дева,

Пречистое Небо стоит.

1977

* * *

Он шел — текли часы без счета,

Не замечая — ночь ли, день ли,

И все искал, утратив что-то

Небесное,— уставясь в землю…

И было страшно, было странно,

Что жизнь — от мысли и до тела —

Незарубцованная рана,

Невосполнимая потеря…

1977

* * *

Касаясь пыльной дремы жалом,

Скитанья и греха образчик,

Змея дороги над вокзалом

Висела — на ладонь от спящих.

Сквозь сон смеясь, цыган провидел

Столиц горящие палатки.

Спал мира изгнанный правитель

В шинели Каина на лавке…

1977

Неизбежное

‹Из цикла›

‹1›

Попробуй соломинкой: тих ли

Огонь в полегчавшей золе?

Чем больше противишься вихрю,

Тем вихрь неизбежней и злей.

Отбрось же раздумья — и лучше

Порыву любви покорись:

Он душу, ниспавшую с кручи,

Взметет в безрассудную высь…

1977

‹2›

Подобный небу, зеркалу, потоку,

Вместивший лет моих лучистый сонм

В зрачках, горящих грустно и глубоко,

Пришел мой гость. Судьба свилась кольцом,

Сочился в детство смертный холод Срока…

Но свыше сил был солон этот сон,

И я бродил, проснувшись, одиноко…

1977

‹3›

Лань забывает о травле,

Ловит ноздрями простор…

Как совместить это с явью,

Снегом и речью простой?

Полдень пускается в танец,

Не доучив языка,

Словно прошел, не поранясь,

Сквозь миллионы зеркал.

Птицей вспорхнешь — не даешься,

Мир — только груда камней.

…Деревом вслед мне смеешься,

Облаком сходишь ко мне.

1977

Моммендор

В сон распахнутые взоры…

Прорезается в глазах

Черный замок Моммендора —

Словно молнии зигзаг.

Входит смерть — и стебли косит:

Густо травы поросли,

Заслоняющие проседь

Моммендоровой скалы…

…Соглядатаи — туманы

По крутой скале ползут,

Кони в сумерках нежданно

Гостя вещего везут,

И барон спешит навстречу,

И волненье улеглось,—

Но отрывисты их речи,

И не прямо смотрит гость…

Треск светилен, чад жаровен,

Тьмы высокий потолок…

Грозен взгляд, и путь не ровен,

И слова диктует рок.

Все ушли — лишь эти двое

Внемлют, царствуют и ждут —

И в безмолвные покои

Шаткой лестницей идут.

Только полнит коридоры

Сада мертвенная тишь…

Не забудешь Моммендора,

Как судьбу не победишь.

1977

* * *

Александру Вустину

Над Иоганном-немцем

Все ниже небо виснет —

Так смерть играет с сердцем:

Набросится — и стиснет,

Но, отпустив, забудет,

Когда окликнет Бог,

И вновь катает судеб

Запутанный клубок…

А ты решил, что просто

Царить в крамольном теле,

Считать по вдохам — версты,

По выдохам — потери,

Гореть созвездьем Рака

В июле золотом,

Кричать во сне от страха

И забывать потом…

Листай, листай страницы

И жди, что боль с любовью

Подробно разъяснится

В обширном послесловье,

Но книга — не такая,

И к ней пролога нет,

И краткий день сверкает,

И вспыхнет черный свет…

1977

* * *

Александру Вустину

Пахнут ли к осени старые ноты?

Помнит ли прошлое грецкий орех?

Есть между нами и временем что-то,

Кроме греха и расплаты за грех.

Дождь ошарашенный, льдинкой повисший,

Слезы любви вызывающий взгляд,

О, научи меня музыке высшей,

Я сочиню тебе сотни сонат.

Выплесну все — и ни капли не скрою,

Что ни попросишь — отдам. Хоть назначь

Цену закатной мерцающей крови,

Цену за полдень, растраченный в плач,

Цену заветной и млечной капели,

Детству даримой — ловить и ронять…

Дай мне прислушаться к вечной капелле,

Встать в уголке — и созвучье понять.

1977

* * *

Медной застынь стеной,

Вихрем ли закружись,

Ты — навсегда со мной,

Ближе, чем к смерти — жизнь.

Горе, коль захочу

Вырваться и уйти…

Ближе, чем свет — к лучу,

Ближе, чем цель — к пути.

В искрометанье крон

И в глубине камней —

Ближе, чем к яви — сон,

Ближе, чем ты — ко мне…

1977

В парке

Темно, и печаль клубится,

И так фонари зажгли,

Как может самоубийца

В последний момент влюбиться —

И выскользнуть из петли…

Они протянули свет свой —

Соломинкой над волной.

Забытых друзей приветствуй!

С обеих сторон — как в детстве —

Влюбленность и страх сквозной.

А кто впереди? Быть может,

И ты? Ведь прошло по коже

Предчувствие — как во сне?

Заря… Но бледнее мела,

И трепетно и несмело

Взошла она… Что же с ней?..

1977

Каталог гор и морей

‹Из цикла›

‹1›

…В шуршащем краю, словно шарик бумажный —

Китай —

Когда-то и ты тонкорунно-игрушечным сделан.

Забытые дали, и небо, и воду читай:

Черны начертанья, но главное сказано — белым.

И смотрит рыбак, позабыв про стеклянный улов,

Про берег соломенный, краткую жизнь без открытий,

Как странная рыба со множеством глаз и голов

Волну будоражит — и вдруг застывает в нефрите…

1978

‹2›

В суме дорожной хвою спрячь —

Излечишься от хвори,

В печаль — добавь совиный плач

С надеждой луговою.

Болезни тела и души,

Племен дурной обычай

Излечит собранный в кувшин

Сладчайший голос птичий.

Целебна жизнь. Раскрыв ларец,

Дыханье трав измерьте.

Целебна смерть. Скажи, мудрец:

Когда и сколько — смерти?..

1978

Баллада

Всадник сорвался с кручи,

С лошадью вместе — в ад.

Люди ничуть не лучше —

Сверху, крестясь, глядят.

Криками их играет

Призрачная рука,

Вздохи их собирает

В перистые облака.

Коршун парит, их тени

Крыльями перечеркнув,

Острым углом падений

Хищный повернут клюв.

Только на отзвук темный,

Общей страшась вины,

Каждый, себя не помня,

Смотрит со стороны.

Встанет от снов отрадных,

Вспомнит — и возопит…

…Горный побит виноградник,

Капли стучат копыт.

1978

* * *

…Пройдешь — и вспомнишь: все вокруг —

От площадей до мокрых

Мостов, от слез до зимних вьюг —

Слиянье музыки и мук,

Неповторимый оклик!..

1978

* * *

— Очнись, нерожденный: куда —

Из яркого, пряного рая?

— Так темная манит вода,

И смерть наступает вторая…

1978

Воспоминание

…В этом веке вязком

Не расправишь плечи —

В городке славянском,

В западном наречье,

Не раздвинешь ветви

В говор проливной.

Оглянешься — дети

Выросли давно…

Не родились. Рано.

Крепче спи, услышав

Сквозь возню тумана

В черепичных крышах,

Как, покинув Краков

После слез и драк,

В свете звездных знаков

Едет Яков Франк…

Душно ночью длинной.

Не родились дети.

До резни безвинной —

Полтора столетья.

Смяты крылья Франка.

Гаснет звук речей.—

Нет крыла. Есть ранка

На твоем плече…

Просветлятся дали.

Вспыхнут птичьи хоры.

Звезды, что упали —

Воплотятся вскоре.

Не тебе ль навстречу

Пыль колес вилась?

— Не расправишь плечи.

Не раскроешь глаз…

1978

* * *

Был воздух бездомен и колок,

Металась в сомненье щепа,

Как белый козленок, поселок

Нависшие тучи щипал.

Пути разводили нелепо

Руками, скрываясь из глаз,

И в сердце печальное лето

Вонзалось, блестя как игла.

Но если забудется ворох

Сухих, и несмятый в горсти,—

То вспомни глаза, от которых

Ты страха не мог отвести…

1978

* * *

…Когда помрачилось, когда потемнело,

И тьма, разбегаясь, в траве зазвенела,—

Любимых ли вспомнил, забытый ли сад,

Разъятые сумерками голоса?

И голос надменный, торжественный, звездный —

О чем запоет? Что одумался поздно?

Что вечное было мгновенно дано?

Что сам расплескал даровое вино?..

1978

Скрытый город

‹Из цикла›

‹1›

Дня волненье стрекотало,

Птицей пело на виске,

Только в теплый час и талый,

Утешая мир усталый,

Вечер вызвали к доске.

Ученик любимый, лучший,

Он схватил обломок мысли,

И обломком, словно мелом,

Рисовал Луну на круче,

Но ее стирали тучи —

И вопросом тяжким висли:

«Где ответ? Луна — вранье!»

— И движением несмелым

Он опять чертил ее…

В час, когда элите звездной,

Просветленнейшей элите,

Хорошо гордиться сверху

Сквозь пенсне и сквозь лорнет,—

Надо вдруг из дома выйти

В мир шагающих наитий,

В мир непоправимо-поздний,

Где на страх ответа нет…

1978

‹2›

…Ночь глаза наводит рачьи.

Только так, и не иначе

Разум сонный и незрячий

Начинает видеть свет —

Не надеясь на удачу,

За улыбкой слезы пряча

На пологом склоне лет

Старой улицы. Тем паче,

Что в конце ее маячит

То ли куст, то ли ответ…

…В стороне, во тьме Заречной,

В переулке каждый встречный —

Неразгаданный секрет…

1978

‹3›

…Человек с нависшими бровями,

С непреклонным, орлим взглядом курда,

Как мы в полночь повстречались с Вами?

Вы с Луны? С Юпитера? Откуда?

Как мы жили — за четыре дома,

Под светилом, гаснущим в испуге,

Как мы жили — глухо, незнакомо,

Не догадываясь друг о друге?

Может быть, звезда волненье выдаст,

Взгляд метнув из-под бровей нависших?

Или мы опять слетим, не свидясь,

Прямо в пропасть со ступеней высших —

И увидим, падая: дорогу

Мертвыми устлали соловьями…

Кто глядит — без гнева и упрека,

Звездным светом нас благословляя?..

1978

* * *

На пальцах подвижных, расставленных пальцах

Безлиственный тополь со множеством рук

Простор переносит. О, как не попасться

Душе в этот мерзлый светящийся круг!..

1978

Гроза

Гроза подходила — негромко,

Но пристально и деловито,

На слух разнимая в потемках,

Что́ смешано и перевито.

Садовник, средь сумерек поздних

Вошедший проветрить аллею,

Твой взгляд задержался на розах,

Запахнувших, благоговея.

Постой же еще хоть минуту,

Окинь меня взглядом хозяйским,

И душную, плотную смуту

Сними — по привычке, без ласки,

Как ветку, повисшую круто…

1978

Марк Шагал

…Из детского пришедший сна,

Ты посмотрел вокруг спокойно —

И все застыло вдруг, узнав

О власти высшего закона.

Он был зерном. Но властно рос

Из твоего зрачка живого,

Березу, небо, сенокос

И страх переплавляя в слово.

1978

* * *

Этим кратким, птичьим летом

Надо было — не об этом,

Надо было — о другом…

Ну-ка, в прошлое бегом!

Это стебли спины гнули,

В небо головы задрав,

Во властительном июле,

Средь грозой забытых трав —

Что ни день, молчали слаще,

И влюбленно проходящих

Задевали за рукав…

1978

* * *

…Забыт урок. Малейший лучик

Мгновенно ум пленяет наш,

И — безалаберный попутчик —

В блаженство превращает блажь…

1978

Заклинание

Откройся, город, и в дрожь меня брось,

Как льдинки оземь кидают с размаху,

Как по облакам поверяют свой рост

Задравшие воздух раскрытые маки!

Откройся, город, закутанный в страх,

Случайных встреч лейтмотив сокрытый,

Средь желтых поминок, на черных пирах

Судьбы просеивающий сквозь сито

Внезапных убийств, объяснений в любви,

Игры в королевств исчезающих карты, —

Откройся, город! Ты видишь — львы

Бронзовые потянулись к закату…

1978

* * *

Сегодня царский день. Со щедростью монарха

Рассыпан блеск и шум. И Вечность у реки

Стоит, облокотясь: она видна сквозь арку,

И зайчиков на рябь кидает кругляки.

И нищий у моста вдруг получает титул

Властителя земли: мир создан для него…

Ты помнишь этот день? — Он редкий посетитель,

Он к детству возведет по скорби винтовой.

И с колокольни сна, и с чердака косого,

С Амуровой стрелы средь башенных часов —

Взгляни на город слез, услышь немое слово,

Узнай свое лицо — и отзовись на зов…

1978

* * *

Опять живем — во времени и розно,

И воздух — чтоб никто пройти не мог…

И ветви зов, и хмурый оклик звездный —

В который раз непонятый намек…

Войди, я жду. В нерусских руслах реки

Тревожат слух клавиром плавников,

И мой камин затоплен в прошлом веке

Тетрадью ненаписанных стихов.

Еще к ступням приставлены просторы,

Еще считает время до семи…

Войди. Я вспомнил самое простое.

Останови часы — и все пойми…

1978

Призыв

Покуда солнце не зашло

Над потрясенной головой,

Пока наречия крыло

Не преломилось в полевой

Стране — вне сроков и границ,

Пока дыхание золой

Вверх не взметнулось,— бросься ниц,

И страх рокочущий омой

Слезами страсти.— Пусть, пройдя

Предсердий путь, сквозь дверь зрачка

Плеснет кричащая вода,—

Так ждет гроза себя самой,

Так видишь мать издалека.

О, пусть пространства захлестнет,

Прельстив миры, вобрав миры,

Неся янтарь, медузы, йод…

И — вспять, как свертывать ковры

Привык услужливый швейцар…

И пусть они в тебе живут,

Из твоего светясь лица!..

О — сколько ищут, ждут, зовут

Твоих бескрылых, спящих век —

Все копьеносцы злых лесов,

Все латники латунных рек!..

О, ты, замкнувший на засов

Две створки золотых ворот —

Добро и зло!.. Тебя зовет

Огонь — твой брат, как ты, велик.

Он память прошлого изгрыз,

Он будущее пепелит…

Но отзовись — и загорись!

С крутого Храма — бросься вниз!

Ты знаешь, как, услышав «нет»,—

В поток бросаются с моста,

И бездна заполняет свет

И разевает пасть, пуста?

О, не раздумывай! Ты — мост

От грусти птиц до дальних звезд!..

Но цепь сознанья не порви,

Сновидец, не устань смотреть,—

О ты, лишающий любви,

Ты, обрекающий на смерть!..

1978

Театр

Как секунды очерствели!

Пусть раздвинутся в веселье

Рукоплещущей волной —

Мне тебя сыграть дано!

Мы пришли сюда из рая,

Отражаясь и играя,

И шуршит безумья шелк:

Кто искал — и не нашел?

Взвейся, занавес шуршащий,

На миру погибель слаще,

Мы из рая — и назад…

Отразись в моих глазах!

Как молчим непоправимо…

Мяли травы Херувимы,

Умирая день за днем…

Ближе… Ближе… Соскользнем…

На Фавор спеши подняться,

Чтобы с Вечностью обняться,

Воскресать и умирать,

Отражаться и играть!

Как столетья ни громоздки,

Но они легки — подмостки

Человеческих зеркал…

Кто нашел — и не искал?..

1978

* * *

У книг в многоцветном и вольном плену,

Почувствовав сумрак и сырость,

Ты встал — и в оконную тьму заглянул,

Но будущее не открылось:

Страх тихо стекал по стеклу, словно клей,

Судьбы заполняя бездонность,

Но множество книг отразилось в стекле,

И дождь заслонив, и бездомность.

1978

* * *

Не Кельна зубцы, не мечети Алеппо,

Не солнца колонны, где Данте скорбел,

Но город — кусок ноздреватого хлеба,

Ты — люлька, надгробье, опять — колыбель…

Не в силах исчезнуть и сбыться не в силах,

Твой мир барабанный и громок, и пуст —

Так ведьма тебя на костях замесила,

И вжился январь в перемолотый хруст.

Ты рухнул — как лист на попранье колесам,

Грядущее время успевший проспать.

…Проходим вдвоем по мостам безголосым.

Ты жив только нами, поющими вспять.

1978

* * *

…Неужто до небес достанет смерти стебель,

Слепящей белизной от жизни мир леча?

Не Каин ли свечу над Авелем затеплил,

И взрывом мировым не стала ль та свеча?

1978

* * *

Ловила скитальцев далекая Вена

Стремглавьем небес — наподобье сачка.

Порхал мотылек, по-дневному надменный,—

Подвижная точка над «и» стебелька.

И самые чуткие слышали: сумрак

Густел, как Иисус ни старался Навин.

…И молча глядели в бассейнах и Луврах

Печальные антики с телом живым.

1978

* * *

…Хаотический и певчий,

Этот хор на ладан дышит,

Но еще бездумно-жив.

В этих нотах — наши встречи,

Черепичных молний крыши,

Летних кленов мятежи.

И, с разбегу задыхаясь

У дверей всего былого,

Чтобы чуду не мешать —

Подчиняя пляске хаос,

Не входя, лишь отзвук ловит

Опоздавшая Душа.

1978

* * *

В безродный ум, закрытый наглухо,

С попутным воздухом, нечаянно,

Ворвутся луговые запахи —

И память отомкнут начальную,

И детство шаткое раздвинется,

И век слепой, и пост коричневый,

И строй тревожных башен Вильнюса,

И смерть сырая и фабричная.

И звезд смешенье. И рождение

В стране, где ясень — словно заговор.

Мысль умерла. И только тень ее

Древесными цветет зигзагами.

Себе я выберу в товарищи

Во тьму вещающего Одина —

И пряный запах, раскрывающий

Безмерный мир, в порыве пройденный.

1978

* * *

Сложившись вдвое, птицы падали,

Теряя слух, теряя вес,

В твою расколотую надвое

Тарелку свадебных небес.

Мой взгляд следил крушений крошево,

Набеги океанских орд

На город черный, властно брошенный

Ветрами смут на смертный одр.

Морской народ, звеня колючками,

С червонных чащ сдирал кору.

С далеких звезд сходили лучники —

Двенадцать братьев на пиру.

1978

Перед резней

Что же нас тянет остаться в Стамбуле?

— Розовый куст призывной.

Это звезда, недоступная пуле,

Взглядом следит за мной.

Что окликает нас чаще и чаще?

— Разве глухая сирень.

Это монах, в наши души смотрящий,

Не вставая с колен.

Только жасмин сновиденьем продлится…

Что не дает уцелеть?

— Это к тебе обращенные лица

Горьких прожитых лет.

1978

Цыган

Шатрами на окраине, на грани

Меж придурью полей и тайной страшной,

Цветут глазами Аргуса цыгане —

Работники ночной небесной пашни.

Один из них стоит, звездою за́лит,

И смотрит вниз, и тихо произносит

Слова, которых смысл ускользает,

Как нить надежды на безумном Кноссе.

…Поныне Запад сумрачен и дик.

Восток истлел. И так на них глядит

У времени из огненных расселин —

Носящий крест и череп на груди,

Забывший дом, язык и солнце Эллин.

1978

Гельдерлин

Молчанье высокое в будничном шуме…

— Кто там? Это ты, Гельдерлин?

Вместивший и солнце, и сумрак безумья,

Как сутки — вовек неделим?

Зачем твои руки болезненно сжаты,

Как руды — горами тоски?

Зачем ты опять отвернулся от брата,

Зачем тебе звери близки?

— Тропой, где проходят лишь ночи и вепри,

Я нес на подъеме крутом

Из вашего времени пригоршню пепла,

И небо не знало о том…

1978

* * *

Ни отзвука. Закон вселюбящего эха

Природой отменен. И ты совсем один.

Расширились пути темнеющего века,

Но ими смерть прошла. И век непроходим.

Исчерпан календарь. И все, что раньше грустью

Среди людей звалось,— зовется красотой.

Ищи, спеши за ней — без жалоб и напутствий,

Сквозь хлесткий лес вещей, сквозь судьбы —

как сквозь строй.

О, как она поет, сияя временами,

И гаснет, к небесам молящий взгляд струя…

И в ней цветет чужих миров воспоминанье,

Боль угасанья звезд.— До ужаса твоя.

1978

* * *

Мы пришли расставанье измерить

Эхолотом беззвучного плача.

Мы закончим, что Иов начал,

Перестав удивляться и верить, —

Как его соседские дети

Не узнали, друзья — забыли,

Как устал он просить о смерти —

И просил о пригоршне пыли,

Пустотой ночной осенен…

И смеялся над ним Орион.

1978

* * *

В широкой лодке перевозчик мертвых

Везет сегодня одного меня,

И желтый берег в шестигранных сотах

Прошедшим пахнет, сладостью маня.

Ужели, тело, ты — ладья Харона,

И грустный ум плывет не первый год

Вдоль берегов всемирного урона,

В блаженной смерти одинок и горд,

И все, кого я ненадолго встретил,

Игрой тумана были на воде,

И шепчет старец: «Нам не нужен третий,

Мы и вдвоем — повсюду и нигде…»

1978

Мифы

‹Из цикла›

‹1› Нарцисс

Как тот цветок и отраженье страсти

В невозмутимом озере зрачка…

Как свет, упавший в зеркало с обрыва,

Свое лицо в воде разъял на части,—

Так мудрецы, державы и века

Запомнили безумца взгляд счастливый,

И трепет в предвкушенье высшей власти —

И гордую улыбку Двойника!..

1978

‹2› Фаэтон

…Все закружится внезапно,

И ускорят кони шаг,

И покатится на Запад

Опаленная душа.

Но всеведенья свобода

В ней, как море, поднялась, —

Как дыханье небосвода

У твоих огромных глаз…

1978

‹3› Гиацинт

…Гремящим ударом диска

Созвездья сдвинуты с мест,

И небо чрезмерно близко —

В осколках лежит окрест.

И я, истекая кровью,

Склоняясь душой к ручью,

Невиданной, нежной новью

Из крови своей встаю…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

До нашей встречи, Аполлон,

Во времени бездомном

Я замутненным был стеклом

И сомкнутым бутоном.

И я молил тебя: «Согрей!» —

И вкруг луча обвился,

А ты учил меня игре,

Чей строй превыше смысла,

И ты глядел с пустых высот,

Мой обрывая выдох,—

Так смотрят пчелы, чуя сок

В цветах полураскрытых…

1979

* * *

Сладко солнце видящему солнце,

Божий облик в проходящих сладок

Видящему лица. Так пасется

Стадо, и пастух блистает в латах.

Души расходящихся селений,

Судеб сонм — невидимой капеллой,

И к небесной грозовой сирени —

Он вознесся, словно замок белый.

Но замри над плоскими горами:

Ведь одно у горнего горниста

На уме — чтобы в тебе взыграли

Краски, как вино в крови гористой!

1978

Сильфиды

С овцами, как при Лаване,

Утром гуляет облако,

И не поймет никак

Мальчик: зачем подолгу

Скрываются те созданья,

Что длят плодов созреванье

В бесплотных и крепких руках?

Вроде бы — спрятаться негде,

Пусто, деревьев мало,

А за небесной твердью

Скрываться им не пристало,—

Ведь на одних Сильфидах,

На их бытии высоком,

Явленной жизни круг

Держится — вдох и выдох,

И наливаются соком

Яблоки на ветру.

Вдруг — откровенье, оклик…

После сомнений долгих

Он на призыв идет…

Там, во дворце высоком,

Воздух подобен сотам,

Зренья густеет мед…

1978

Баку

Кровью и морем пахнут наветы,

Солнцем блестят ножи.

Гул — накренились все минареты,

Вопль навис: «Держи!»

Это природно камню и листьям,

Этим звезда бледна,

Это во встречном взоре убийство

Громом встает со дна.

1978

Осенний поезд

А когда подымается дым

После каждого слова,

И вокруг, словно смерть, недвижим

Хмурый воздух соловый,

Непослушными пальцами мысль

Не удержишь — уронишь…

О, зачем ты столетьями тонешь?

Хоть сегодня — очнись!

Если холод иглою прошил

Загустевшее сердце,

Если в небе давно — ни души,

Если некуда деться,

Кроме этой звезды земляной,

Лубяной, заскорузлой,

Если судеб не рубится узел,—

Хоть не плачь надо мной.

Мир сгущенья и таянья. Мир

Той любви неоткрытой,

Для которой и рай был не мил,

От которой защиты

Нет во тьме гробовой, и нельзя

До конца расквитаться…

У одра холодеющих станций —

Загляни мне в глаза.

1978

Варшава. 1944

Еще, светясь, дворцы стоят на месте,

Еще кресты над площадьми блестят.

Но воздух тверд — как темное предвестье

Того, что будет сорок дней спустя.

Тогда по крыше пробежит дитя —

И встанет с краю плавящейся жести,

Со смертью, словно с мотыльком, шутя.

И мелкий дождик шепотом изранит

Разверстый слух проулков нежилых…

И в этот миг в таинственном Иране

Вспорхнет Певец с улыбкой сладкой лести,

Блаженной Лилии целуя лик.

1978

Гилгул

…Это духи ждали встречи,

Время трогая крылом,

С темным сердцем человечьим

В смертном теле нежилом…

Муки озера в тучах отразились.

И вода и высь в глаза друг другу

Смотрят. Разрастаются в напеве

Зеркала́, друг друга порождая.

Отозвался страх в убитом клене.

Не наставшее сбывшимся играет.

1978

* * *

…Еще живем. Еще таим подробность —

Песчинку мига — от морской волны,

В которой все нежившие равны.

Еще бежим от родины в безродность.

…Ты помнишь, как на набережной той

Переходили вещи в отраженья,

И наши лица чувствовали жженье

Души миров — как солнце золотой?

Тогда, взлетев, оттаяли слова

И закружились над слепящей гладью…

Того божественного полдня ради —

Завесы снов со смерти не срывай.

1978

Выздоровленье

Смычок своих снов к весне приложив,

До клекота тронув струны,—

О, доктор-облако! Он ведь жив —

И петь расположен очень —

Твой друг безнадежный, юный,—

О, доктор-облако! Он ведь жив —

В конце коридора ночи!..

Соленой, звонкой, упавшей на жесть

Души, оттаявшей тайно

Слезой — он высказался! Ровно в шесть

Утра — запела окраина:

В больнице заняты все места.

Он жив — зеленеющим свитком листа!..

Зарю откройте — широкий свет,

Сорвав со зрачков занавески!

С высокой кафедры — дайте листве

Бессмертья выкрикнуть вести!

И пляшут столетья по крышам: он жив!

Он смотрит! Иначе — к чему же

Семнадцати тысяч миров лейтмотив

С двухсложным свеченьем жемчужин?..

1978

Зимняя жалоба

…И холода укол. И длятся сны за снами,

И в мятном корабле одна тревожит мысль —

Что из шаров златых необъяснимый самый,

Играя и лучась, во тьму скатился вниз.

Так звезды падают. И так проходит юность —

Во сне и в холодах. И в лучезарный лед

Она глядит, грустя. И думает: «Проклюнусь,

Как в небо — Древний Рим, и в гибель — Ланселот».

1978

Платон

Роману Дименштейну

Не гадая, но поднявшись на звезду —

Усмотреть свою судьбу, из тысяч выбрав,

И приветствовать погибель за версту,

Застывая в самом радужном из нимбов.

Это в зеркале египетском кривом

Путешествия души по свету длятся,

Это в золото одетый белый вол —

Как философ, научился улыбаться.

Только жизнь мелькнула вдруг — и не о том,

Только видит ученик во сне глубоком,

Как любимый и тоскующий Платон

Птичьи воинства вращает звездным оком.

1978

Очередь

…Старушечий век. Непослушные руки,

И тише, и все неразборчивей лица.

И день, как тоскливая очередь, длится.

Терпи да изменницу-юность баюкай.

Ни свата, ни брата. И кто похоронит?..

Погожий денек выдается так редко:

Опустится голубь. Заглянет соседка.

И ангел с иконы хоть слово обронит.

1978

Больничный сад

…Тоской и холодами воспитанье,

А жизнь поет вдали…

Бездумно-чистый воздух госпитальный,

Печали утоли.

Немые взгляды и детей, и взрослых,—

Незаданный вопрос:

С больным терпеньем перешедший в воздух,

Он судьбы перерос.

И только ты остался ненадолго

В очерченной тени.

Слепой сосны стерильные иголки

Твои пронзили дни…

1978

В концертном зале

Не одно ли нам плещет солнце,

Не одни ли ветви нагие,

Не один ли нам воздух клянется

Во взаимности — до могилы?

Для чего же молчать, скрываться

В зале выплесков, бурь, агоний,—

Все равно ополченье вальса

Обезумит, помчит, догонит,—

О, взгляни, отзовись, откройся —

Как волна — до жемчужной глуби,

Как живят красотой морозы,

Как пожар, пожирая, любит…

1978

На льду

Среди толпы несметной

Снежинок и людей —

Живи с душой бессмертной

В ликующей беде.

В кругу деревьев спящих —

О, как бессонно мне

Среди аллей погасших,

Но светлых при луне,

Чей луч немой и вечный

На сотни лиц дробим,—

В стране, где первый встречный,

Как первый снег, любим,

Где горький плач и шалость

Сошлись — играть в снежки,

Где все века смешались

В огнях Москвы-реки…

1978

Церковь Мартына Исповедника

Карающий Ангел по нашим делам

Страну холодов посетил —

И бьется огромный, темнеющий храм

В раскинутой снежной сети.

И стужа, и множество лестниц внутри,

И можно взобраться туда,

Где в лики, и клиросы, и алтари

Забились всех зим холода.

Здесь — царство Плутона, хранилище книг,

Забытых идей и имен,

И разум, едва в этот сумрак проник,—

Как в детстве, теряется в нем…

И, тысячным томом мечты увлечен,

Свистит полумрак все шальней,

И вдруг — исполинский апостол ключом

В блестящей взмахнет вышине,—

И заново тихо. И чутко — темно,

И слухом смятенным хранишь,

Что в храме распалось Бессмертье одно

На тысячи полок и ниш,

Но — дышит, пульсируя дрожью во всем,

И возле розетки лепной —

В предсердии, в уличном свете косом —

Спускается небом в окно…

1978

Монолог

…Вы все молчите, но молчанье это

Мне тяжело и как-то непривычно…

Вы не забыли — черный на рассвете

И золотой под вечер, черепичный

Спокойный город — безмятежный Рим,

Погибший в полдень от землетрясенья?

Забыли?.. Ну — тогда поговорим

Об улице, блуждавшей в тьме весенней,

Как мальчик меж сиреневых кустов…

Бывало, не успеет миновать

Одна весна — за нею сразу сто…

Вы знаете? Над улицею той

Давно отяготел сгущенный холод,

И некому ее отогревать —

Уж тридцать лет над ней стоит зима…

Как, Вы ее не помните?.. А двор

В зеленых птицах и знакомых лицах

Старух, прохожих, столбиков, камней,

Где пели, словно первый раз на свете,

И наряжали к свадьбе жениха?

Молчите? А старинный тихий дом —

Скрипели двери, времена нищали,

Жильцы, старея и сходя с ума,

Вас яблочным вареньем угощали,

И запах длился, как крадется тьма?..

Что ж — Ваша память отрясла их прах

От ног своих, спешащих к забытью?..

Но комнату в разбитых зеркалах

Вы помните? Любимую свою

У белого окна, в последний час?

Как в этот миг она была все та же,

И как она за все прощала Вас,

И ласково твердила имя Ваше?..

Нет, вижу я — Вы потеряли все:

Ее, себя… И все же пред осколком

Зеркальным — в той же комнате, как сон,

Стоите Вы… И простоите долго…

Но дом, и двор, и город золотой

Нежданно потеряли отношенье

К тому лицу… К душе погибшей той…

Как в темном небе — гасни, отраженье!..

1979

* * *

Погасли звезды. Спит охрана.

А царские покои те —

Огромны и благоуханны,

Светящиеся в темноте.

…И прокрадись надводным шагом

К тем травам, полным светляков,

Что шевелятся за оврагом,

Вдали тропинок и веков,—

За млечным зернышком. За рожью.

За колосом колючим снов,

Где станешь влагой. Станешь дрожью,

Всю землю охватить готов.

1979

Скворец

Под крышей, где в лунный торец

Сосны упирается хрящик, —

Последний великий мудрец,

Последний скворец говорящий

Живет и не знает невзгод,

Смеется над городом старым,

И целую тьму напролет

Свистит нерасставшимся парам.

— К тебе бы дорогу найти,

С тобой подружиться, насмешник!

— Ну что ж, разбегись и взлети

Над садом в цветущих черешнях!

— А если не в силах летать

Мой разум упрямый и косный?

— О чем же тогда нам болтать?

Не сбудется наше знакомство.

И вот уже наперерез

Бежит обезумевший ветер. —

Последний великий мудрец

В любви отказал и привете.

1979

Память о Кракове

— Поешь, дитя мое, поешь! —

И голос матери, и маятник

Неслышным шагом ходит меж

Больших надежд и суток маленьких.

…Живое небо страх затмил,

Толпа с большими чемоданами.

А вслед — как свет — прощальный мир

С брусчаткой, с веснами нежданными…

…Солдат, как камень, ходит меж

Летящими во тьму, в расселины…

— Поешь, дитя мое, поешь! —

Крик юной матери расстрелянной…

Затменье — с полдня до шести.

В раю — накрытый стол и пение.

…Грехи, о Боже, отпусти

Оврагу черному, репейному…

1979

Йорик

Да, что уж говорить — прошло то время,

Когда на пир великого безумья

Сходились хвастуны и короли,

И сам Шекспир играл для них на дудке…

Настал последний, непробудный век.

И как ты в колокол всемирных взрывов

Ни бей,— тебе его не разбудить…

Майданек, полный Гамлетов. На всех —

Один безмолвствующий отчий призрак,

Идущий вспять у будущего с краю,

И всех к себе влекущий…

— И они

В своем падении неразличимы…

Один из них, кто пишет эти строки,

Глядит в пустой прищур могильной ямы,

Как нищий сфинкс, обритый наголо.

— И со своею головой играет.

1979

Объяснение

Как дворам, по-будничному праздным,

Разгадать в столетии литом,

Что любил тебя всегда, но сразу

Не сказал… Что столько лет потом

Говорил с тобою — не словами,

Но прерывистым дыханьем звезд,

Но бушующими деревами

В откровенные прорывы гроз,

Что зимою — зябликом случайным

Я стучался в мерзлое окно…

Да и то, что кажется молчаньем,

Было правдой до краев полно.

1979

Мухаммед

…Архангел говорил: «Читай!»

А он в ответ: «Я не учился

Срывать с небесного щита

Созвездий медленные числа.

Я знал: бегущий свиток лет

С той вязью встреч на белых веснах

Написан лишь затем, что вслед

Единственный читатель послан.—

Я знал: для одного меня

Вся каллиграфия печалей

На обороте Книги Дня

Луны выводится лучами.

Не бойся — я пойму и так:

Ведь на скрещенье вен трепещет

Велений Божьих каждый знак.

Вскрой полумесяцем — захлещет!»

1979

Скорая помощь

Глубокой ночью — свет в одном окне.

В нем — трое: в нем больная, врач и фельдшер.

Кружится звон. Больной все хуже. К ней

В порыве темном потянулись вещи.

Врач думает: «В одну из тех ночей,

Когда душа сильна сиротской жаждой,

И в снисхожденье этот мир ничей

Тебе подарен,— я здесь был однажды…

Она была тогда совсем иной,

Она теперь, наверное, не вспомнит,

Как время, повернувшись к нам спиной,

Ушло в одну из близлежащих комнат…»

А фельдшеру — семнадцать. Как во сне,

Его приводит женщина в смущенье,

Но он бы так по-детски не краснел,

Когда б не врач, не это освещенье

Тревожное, не голос тайных снов

С весьма похожей, жаркой обстановкой,—

И если б не вошел под этот кров

Четвертый, в чьем присутствии — неловко…

1979

Полдень

…Постой: они по улицам спешат

Глухим развитьем вавилонской темы,

Но снов страшится каждая душа,

Средь полдня не отбрасывая тени.

Они заснули в двадцать три ноль-ноль.

Проснулись в восемь. И умыли руки.

Им всем приснилась ночь перед войной.

В ней не было ни образа, ни звука.

И эта тьма перерастает в явь.

И солнце — в тучах, словно в черных латах,

Пылает, их сознание разъяв

На страх. И забытье. И винный запах.

1979

Полночь

На лесных, на темнеющих тропах

Я искал тебя в тайном июле,

В золотых и загадочных строфах

Тех поэтов, чьи судьбы минули,

На дорогах бездумья и неги,

Одиночества и забытья,—

С той минуты, как дали мне некий

Облик. В вечность отверстые веки.

С той поры, как себе я судья.

Там, где ночь пробуждает немая

Полустанков печальных сердца,

Где не спят, за тебя принимая

Заоконную ветку, скворца,—

Я искал тебя в каждом проулке,

В тех, кто за полночь сходит с перрона,

Кто не встретил на свете родных,—

В их шагах, неуверенно-гулких,

В их горчайшем дыханье неровном,

В блеске звезд, исходящем от них.

Я искал… Ты все ближе и ближе,

Соловьиный разносится свист.

Вижу кроны. Созвездия вижу.

На последнем пути — отзовись!

1979

Нищий-двойник

…О господин! Когда великий мрак

Падет на эту землю безвозвратно,—

Последним светом в черных зеркалах

Я отражу тебя тысячекратно.

Я стану песни отзвуком твоей,

Ответом средь всемирного молчанья,

Твоим воспоминаньем… О — поверь,

Поверь, что наша встреча не случайна!..

И ради тысяч непостижных лет,

Где мы неотличимы друг от друга,—

Подай на бедность — и смотри мне вслед,

Пока следы на льду не слижет вьюга.

1979

Ангел

О возросший над самой крышей

Мой космический черенок,

Под которым созвездья рыщут

Городские, сбивая с ног,

О юродивый, о тишайший,

Протянувший десятки рук

Над несбыточной жизнью нашей,

Над большим фонарем разлук…

Беспечальный! В тебе не того ли

Слабоумного мальчика дух,

Что не знал ни тоски, ни боли

И ловил огоньки на льду?

Помню — вскладчину хоронили

Мы всем домом тебя год назад…

Не пустили. Не дали крылья.

Только долгий зеленый взгляд.

1979

Ты и я

Ты — источник времен и странствий.

Излученье. Ученье. Суть.

Я — вместилище слова, страсти.

Я — всемирной судьбы сосуд.

Как трепещет, горит пылинка

В безмятежном, крутом луче,

Так во мне Вифлеем и Треблинка

Вопрошают:

— О чей ты? Чей?..

— Отраженье. Рожденье Лика.

Изначальной печали ручей.

1979

Закат

О солнце — золотой аристократ,

Бросающий небрежно и без цели

В проёмы холодеющих оград,

В подвалов немигающие щели

Бесценный наркотический закат —

Чтоб люди голову поднять не смели!..

Бывало так: ни слова, ни души,

И мысль о время, как об стенку, бьется,

С овчинку — небо, и земля — в аршин,

И вдруг — закат… Я снова нагрешил,

Но ты меня опять прощаешь, солнце!..

1979

* * *

Воды, как воздух, легки,

Прозрачны морские глубины:

Рыба подобна стеклу,

Ракушка — дальней звезде…

Все, что запомнил, покинь.

Весь мир — словно выдох единый,

Где, открывая твой слух,

Сокол над полем блестел.

Лучше останься нагим,

Чтобы небо в тебя нарядили —

И, собирая смолу,

Души бродили без тел…

1979

Отелло

О город — лейтмотив

Крушения любви,

Где, ноги промочив

По щиколку в крови,

Я тенью прохожу

По площади немой,

И, не смолчав, дрожу

На звезд вопрос прямой!..

Венеция! Я сном,

Ошибкой завлечен

В твой бесприютный дом,

Как сокрушенный челн,

Я только синь и хлеб

Хотел найти в тебе,

Но стал узлом судеб

В хрупчайшей той судьбе…

Во тьме велик душой,

А днем неуловим,—

О, сколько я, чужой,

Свершил, чтоб стать твоим!

Рукою черной — в явь

Из всех тянулся снов…

Но ты себе оставь

Кровавый мой улов!

1979

Школа

Я много раз пытался стать другим,

И все ж не одолел себя ни в чем.

Но дерево — великое, как гимн —

Зарю склоняло над моим плечом.

Оно учило скорби и хвале,

Как дирижер, покачивалась ветвь.

И я ни в чем себя не одолел —

Но в лучшей школе научился петь.

И с изумленьем вижу: я пою,

Меня встречает облака поклон,

Как грешника прощенного — в раю,

Над целым государством грозных крон!..

1979

Сын Ивана Грозного

Тоска возвышалась над ним, словно город,

Пехотою слуха осаждена

И конницей зренья штурмуема.

Но выкрик жезла был, как молния, короток —

И новая жизнь налегла, ледяная,

И больше слова ни к чему ему.

Так смерть подошла — ледяною Москвою,

Огромными башнями будущих эр,

Висящими вслух над соборами,—

Москвой, на столетья прохваченной хворью —

Насквозь. Как отцовский тот, пепельно-серый,

Взгляд, что водой голубой ему

Струился сыздетства…

Но голос сожжен до конца,

Наследное выбрав имение

В том теле: он тезка безумца-отца,

И в смерти безумен не менее…

1979

Продолженье

О, только бы продолжить, Боже!

Продолжить — вопреки всему…

Подходит Ангел смертной дрожи

И шепотом зовет во тьму.

Но если здесь миры готовы

Играть в запретную игру,

То в смерти — обрету ли слово?

Какие краски подберу?..

1979

Добро и зло

Безумно красочный, и все же

Такой привычный день земной…

Как это все похоже, Боже,

На дождь грибной, на сон цветной!

Всю нашу жизнь — в частях и в целом —

Нарисовал ребенок мелом

На солнцем залитой стене.

— И на рисунок, между делом,

Упало несколько теней…

1979

Из окна

Тот же старый тихий двор…

Но какою скорбью дышат

Ветви в летней темноте…

И насколько небо выше,

Повзрослевшее с тех пор…

Да и жители — не те,

Да и где ж они — в потемках,

В шебуршанье веток тонких,

В небытьи обид и ссор?..

…Как судьба, на крыльях ломких

Мотылек в окно влетел…

1979

* * *

На свете грустно. Этот выбор поздний

Дарю тебе, как сорванный цветок.

Земля и небо предаются розни,

Как наслажденью. Есть ли где серьезней

Всемирной философии итог?

Мне кажется, мы час от часу ближе —

Полслова не сказавшие за жизнь,

Накрытые во сне листвою рыжей…

Вот, я дарю тебе печаль — возьми же,

Зачем звездой предутренней дрожишь?..

1979

Клен

В чаше кипящей застольного лета,

Полной жары до краев,

Плавает клен огнезрачного цвета,

Замкнут, отвержен, суров.

Властным безмолвьем ветвей распростертых,

Старец — до срока и сна,

Выросший между живущих и мертвых

Песней, что смертно-грустна,—

Плавает клен огнезрачного цвета

Скорбью в зеленом краю…

Страх, ликованье, призванье поэта

В нем, проходя, узнаю.

1979

* * *

Е. С.

…Во тьме всемирного испуга,

В наш век кичливый и больной —

О, что мы примем друг от друга

Под Сулеймановой луной?

— Тоску Лейли. И свет Меджнуна.

Начало зренья. Тайну тайн.

…А землю в адские кануны

Знакомит с небом «Эйр лайн»…

1979

* * *

Зеленый царь подносит милость

В небесной чаше за стеклом.

Средь ветра мысли растворились,

Травой слова легли на склон.

Забылось все. Осталось мало —

Десятка два поющих птиц.

Им детство шаткое внимало,

Настроив слух… О, возвратись!..

1979

* * *

…Совсем другое слышится тогда

В разомкнутом, как замок, теле —

Так темные сбегаются стада

На слух пастушеской свирели.

Лицо Певца все выше и видней,

И постигает слух счастливый

Густые ноты пролетевших дней,

Их умолчанья и призывы.

1979

Поезд

Дальний поезд.

Путь подзвездный.

Медлит повесть.

Жребий поздний.

Вдалеке мертвы огни.

Пусто. Господи, храни.

Опасений

Говор тайных…

Лишь осенний

Полустанок —

В темноте шершавых бед

Он как отрочества свет.

Хрупкий мальчик

Смотрит следом —

Сон лишь начат,

Путь неведом,

И рассказ для нас одних…

Брат. Свидетель. И двойник.

1979

Эль Греко

Над городом — покров столетья сизый,

Дымится миг под конскою подковой,

А небо снизошло — и смотрит снизу

Глазами обнаженного святого.

И, кроме ветра, нет иного крова.

А всадник в грозовом просторе тонет —

Еще не понял, но уже задумчив,

Лучом любви из будущего тронут.

И в этом веке он — один из лучших.

На панцире его играет лучик.

Печален конь, во взоре отражая

Свинцовые пейзажи Освенцима,

И черный воздух полон слезной влаги.

А всадник острие красивой шпаги

Рассматривает, про себя решая,

Возможны ли беседы со святыми…

1979

* * *

В песчаном подсознаньи роясь,

Пластов земных взрывая повесть,

Мы вспоминали неспроста,

Что жизни знак — летящий поезд,

А вслед за нею — пустота.

Мы знали умиранье речи,

Мы знали дрожь последней встречи

С любимым, что не любит нас,

Нам лапы жизнь клала на плечи

С холодным блеском львиных глаз,

И гневных гор горчили глыбы…

О, видеть Ангелов! Они бы

На райских пели нам пирах…

Но мы опять снимали нимбы —

И шли, как нищие, во мрак.

1979

* * *

Я — живой, но и осень — живая:

Кто кого из нас переживет?

Дни все новые в круг зазывая,

Водит прошлое свой хоровод.

Ни листа, ни зеленого неба

Не осталось. На тучах — печать

Отчужденья и сна. И не мне бы

За скудеющий свет отвечать…

1979

Братьям

Небом вспененным одеты,

Безутешные, как дети,—

Сумасшедшие поэты

Сумасшедшего столетья!

Песнопевцы вен бурлящих,

Вскрытой страсти водопадов,

Меж ветвей телесной чащи

Густолистых — смерть не спрятав,

Как богов, разбив каноны

Ради тайны непостижной,—

Убегаете…

За вами —

Века злобного погоня,

Ваши лица — дальше, тише,—

Мрак. Не передать словами…

1979

Возвращенье домой

Хвойный вечер утешенья и защиты,

Небо душу облекло — огромный плед,

Деревянная калитка в сад сокрытый,

Жизнь трепещет, как в листве фонарный свет.

Вот я снова здесь. Я возвращаю Слово,

В детстве сумеречном взятое в залог.

Слышу, как в другой стране рыдают вдовы,

Как, смеясь, растет в дверях чертополох.

Я хотел в столетье этом не собою,

Но несчетными рожденьями прожить.

Ночь трясло. Шатало землю с перепою.

А сейчас цветок спросонья чуть дрожит.

Я бывал в смешенье судеб сразу всеми —

И в отчаянье спасенье узнавал,

Был прологом и узлом в земной поэме,

Открывал страстей всемирный карнавал.

Не чуждаясь унижения и славы,

Я в соборе и в ночлежном доме пел,

Босиком прошел весь этот век кровавый,

И от казни уберечься не успел.

Вот я снова здесь. Я возвращаю Слово —

В детстве явленную тихую любовь.

Погляди, Учитель мой белоголовый:

Даль созвездий — это свет моих следов.

1979

* * *

Там, над Летой — ветряная мельница:

Это время медленно и страстно

Перемалывает в пыль пространство,

В россыпь звезд.— А ввысь на крыльях ленится

Вознестись. Оно стоит на месте,

И, вращая ливнями и лунами,

Хочет душу размолоть в возмездье

За беседы с птицами безумными.

Там, над Летой — ветряная ягода

В холодах созрела и повисла:

Это ум несет желаний тяготы,

Это мысль вращает страхов числа.

Над рябиной каменной, осенней —

Звездный ком с измятым скорбью ликом,

Что постиг духовность не по книгам —

И уже не чает воскресенья…

1979

Метель

Леденящая радость зим,

Льдистой оторопи наставник —

И до облака больно с ним

Повторять замерзаний давних,

Превзойденных смертей урок:

Осекалось, белея, слово,

И дыханья больной сурок

Задыхался в норе былого.

Я о будущем не сказал:

Кто беглянки-души не выдал,

Догадается по глазам,

Светлость неба и тела гибель

В них прочтет, и в себя вместит,

Отказавшись от сна и воли,

Той любви неубитой скит

В нежилой суматохе поля.

1979

Морской дух

Здравствуй, царь Соломон! Я из Моря Крови,

Где рыбы вымерли, где одни

Волны в бесплодных турнирах дни

Проводят, где сохранились, кроме

Воплей беззвучных, слогов морских,—

В медленных, скользких ларцах тоски

Жемчужин погашенные огни.

Лишь человеческой плоти лаской

Их оживишь. Я тебе принес

Эти куски неуслышанных слез.

Можешь дарить их царице Савской

За потаенную, терпкую ночь,

Можешь для зелья их истолочь —

И настоять на прохладе рос…

Кто из потомков твоих украсит

Выдохом водных глубин свою грудь,—

Жарких столетий вытерпит жуть,

Как мореход непреклонной расы

Тирской, лишь вихря налет миновал

И бесноватый стихает вал,—

К новым невзгодам свой правит путь.

Зелья жемчужного кто отопьет,—

Хлынет печаль в него гимном неспетым,

Океаническим, фосфорным светом

Мысли пронзив ему, словно копьем.

Мраком рожден, от людей отстранен,

Внутренним, скрытым, жемчужным огнем

Он засияет — и станет поэтом!..

1979

* * *

Ты не смотри на строфы свысока:

В контексте жизни каждая строка

Моих стихов звучит совсем иначе —

Та тянется, как детская рука,

К лучам звезды. А та, как ветер, плачет.

А вместе все они, наверняка,

Любого буквоеда озадачат.

Но ты на путь щемящий оглянись,

Где время ливнем устремлялось вниз —

И зеркала для неба создавало,

Ты отраженьем облака пленись

В одном из них: ведь, как ни заливало

Край муравьиный, а льняная высь,

Двоясь в воде, покой торжествовала.

Вгляделся? — И запомнить поспеши

Соотношенье тела и души,

Как мне оно в толпе стихов открылось:

Хоть мир звенящий — в хаос раскроши,

Хоть обнаженным петь взойди на клирос,—

Что гром — зимой, что взрыва сноп — в глуши,

Тебя настигнет насмерть Божья милость!..

1979

* * *

Тот, кто из тучи испил грозовой,

Кто окунал свои руки в лаву —

Нет, не мертвец, но только живой

Бога небесного славит!

Только кто звезды срывал, как плоды,

Кто на земле научился

Видеть на скалах веселья следы,

В лиственный лес разворачивать числа —

Кто человечество наперечет

Знает, моря — как свои пять пальцев,

Кто зеленеющий лист рассечет

Вдоль — в глубине созреваний скитаться,

Кто поднимался из тьмы гробовой,

Чтоб на рассвете пропеть свое «Аvе» —

Тот не умрет уже. Только живой

Бога небесного славит!

1979

* * *

О, твой ли голос слышу я

Чрез столько лет и зим?

Он в эту полночь бытия

Едва ль вообразим,

Но светит — страстный и живой —

В разорванной тиши…

О, я ли слышу голос твой

Из глубины души?

Из глубины звезды литой,

Что мечет пламя дней,

И время — шарик золотой —

Растет, рождаясь в ней.

Из тех истерзанных глубин,

Где рай — подать рукой…

И я отныне — не один.

Но рядом — не другой.

1979

Варлаам и Иоасаф

Торговец приходит к принцу,

Смущенный его величьем,

И предлагает ларчик

С жемчужиной дорогой.

Но надо с тем примириться,

Что все это — только притча,

А принц — как маленький мальчик

Перед Вечности грозной рекой.

Торговец приходит к принцу.

Столетья дремлют, кивая.

На улице — древность. Овцы

Бредут, и пастух поет.

Но надо с тем примириться,

Что, крикнуть не успевая,

Внезапно в этом торговце

Принц себя узнает.

Торговец приходит к принцу

И дверь прикрывает плотно.

Виденье крутых ступеней,

Не пройденных, властных вех.

Беседа до света длится.

Врывается город в окна —

Ни времени, ни спасенья:

На свете двадцатый век.

1979

Поздним вечером

…Пока мы лугом шли, пока дошли до леса —

Убитые миры оплакала Луна,

Скорбя, что только раз разорвалась завеса,

И льдом запахла ночь, и мертвые воскресли,

И шли по площадям в одеждах изо льна…

1979

* * *

Метель осыпает несчетной казной

Базар приутихший. И сразу повеяло

Той площадью людной, с толпой ледяной,

Где головы рубят за веру,—

Жестокой, глухой, корневой стариной,

Где смерть, словно ветер, проглотишь,

Где жизни крылатой, где жизни иной

Завистливый зреет зародыш.

И кто же раскусит столетья спустя,

Что казни подобны аккордам,

И баховской мессы бессмертный костяк

Окреп в этом воздухе твердом?..

1979

Исповедь

Я в город вхожу. Я в предсмертные, в первые крики,

Дрожа, окунаюсь. В густом многолюдье окон,

На лестничных клетках —

и в клетках грудных, где великий

Вращатель созвездий пирует веков испокон.

Я в город спускаюсь. Реки разноцветные блики

Меня леденят. И в воде вразумляющей той

Меж вечных домов словно ветер проносится дикий —

Бездомные судьбы с цыганской своей пестротой.

Я строю дыханье — я вникнуть едва успеваю

В прохожего речь, и обрывком величья она

Доносится следом. Я каждым отдельно бываю.

Заслуги деревьев на мне — и умерших вина.

А возрастов смена — тиха, как звоночек трамвая,

А старость колдует, к секундам сводя времена,

И Лестница Иакова, Млеющий путь задевая,

В бушующий город безвыходно вкоренена.

Война разразилась — и снова сменяется пеньем,

А зори над жизнью мелькают, подобно ножу,

И души идут в темноте по гранитным ступеням.

…Я в город спускаюсь.— Я к небу в слезах восхожу.

1979

Оборотень

Над крышами дрожит нагое тело ночи

И падает роса.

Ко мне знакомый грустный оборотень хочет

Зайти на полчаса.

Спросонья воробьи цветут, листва щебечет,

Влюбляется трава.

А если так, то мы сейчас на эту встречу

Имеем все права.

— Ну, заходите, что ж. Какие нынче вести?

(Сквозь Вас — луна в саду).

— Вы — к старости и снам. А я впадаю в детство,

Навстречу Вам иду.

И все ж беседа нам полезна. В ней, быть может,

Мы время уточним…

— Он говорит, блестя воздушной, звездной кожей,

И виден дождь за ним.

— Скажите, дорогой: в ночах сырых и зябких,

У чëрта на пирах,

Кто кличет нас во тьме? Кто тянет племя яблок

Срываться в скользкий мрак?

Они летят с ветвей — до одури послушны,

Но в воздухе вопят,

И, подражая им, спадают с неба души,

И длится звездопад…

Еще хочу спросить: среди галактик мертвых —

Звезда минувших эр

Умеет ли, как встарь, держаться взглядов твердых,

Туманностям в пример?

Еще один вопрос меня сомненьем мучит —

Насчет природных льгот:

Скажите мне — судьба или счастливый случай,

Что лето — каждый год?..

…Гляжу — а между тем мой гость уже растаял,

И двери — на засов…

А впрочем, где же я? Ведь комната — пустая…

— Будильник. Шесть часов.

1979

* * *

…Тугая звездная мошна

И липы вольные в полете,

К какой свободе нас зовете?

Небес распахнутость страшна.

И как вражду ни отрицай —

Настигнет смерть резоном веским.

И скрыта так, что плакать не с кем,

Душа за белизной лица…

1979

Осенний сонет

Вбирая прелый запах желудевый,

Сжимается латунная река,

И луч — как умирающей рука

Навстречу близким позабытым: «Кто вы?»

А День и Ночь старинную свою

Вражду забыли, перешли от злости

К игре осенней. И бросают кости,

И выпадает жребий забытью.

А кот заснул, по-зимнему усат,

И в воздухе тревожно-колокольном

Повисли слоги: сновидений нет.

Крадется мрак вдоль изгороди в сад,

Крадется Смерть к Любви путем окольным —

И ждет, чтоб в доме погасили свет.

1979

Адам

Я эту жизнь земную назову

Поспешным бегством, головокруженьем,

От райского всезнанья — в синеву

Зачавшей ночи — плотным погруженьем.

…От голоса Божественного грозного —

Бегство в непознанное.

Но это зренье было выше сил.

Оно померкло. И в слепом испуге

Я, задыхаясь, кожей ощутил

Два поцелуя — Смерти и Подруги.

И вот я сам запретным стал плодом —

И понял, что живу помимо воли,

Что мною реки скованы, как льдом,

И птицы с неба падают от боли.

И мне осталось лишь себя сорвать

С ветвей судьбы, чтоб не искать спасенья,

И уцелевшим светом согревать

Подругу в бесприютности осенней.

…От голоса Божественного тихого —

Бегство в неслыханное.

1979

* * *

Осенний небосвод с твоих спадает плеч,

Как плащ, поскольку ты — далекий и нездешний.

Лишь музыку извлечь из камня — и прилечь

На поле, сквозняком накрывшись, как одеждой.

Нездешний. Соскользнет бесшумная заря

На города с твоей задумчивости дальней,

Нескромных не коря, забывших не зовя,

Лишь намекая им на позднее свиданье.

И люди, как на хлеб, в дымящуюся тишь

Сиротами глядят. С них многословьем праздным

Спадают имена. Но ты опять молчишь

В рассеянности слез. И не один не назван.

1979

Сократ

…Сознанье угасает. Напоследок

Я говорю: блажен, кто насладится

Земной печалью более меня.

Кто площади, базары городские

Страстней, чем я, прижмет к своей груди.

Кто с отроками не прервет беседу,

Окликнутый завистником. Кто локон

Упругий, юношеский, золотой

Не выпустит из рук под взглядом Мойры.

Кто Гению, живущему в предсердье,

Осмелится не рабствуя внимать.

Сознанье угасает. Что же вы

Столпились, не скрывая слез и жалоб,

У в забытьи поющего огня?

В последний раз погреться? Но к чему

Мне ваши сожаленья? Вы живете

Постольку лишь, поскольку мыслю я.

Сполохи мысли пир свой завершают.

В них догорают города, событья,

Любимых лица, недругов слова…

Асклепию, друзья, сегодня в жертву

Зарежем петуха — за исцеленье

Души — от тела, мыслей — от надежд!..

Сознанье угасает. Горечь Стикса

Нахлынула, смешавшись с вашим плачем…

— И вас как не бывало!.. Да и с кем

Прощался я? В какой собрался путь

В столь поздний час? К какой олимпиаде

Мой приурочен срок? Какой народ

Дал речь взаймы бездомному сознанью?

Была она певуча, иль груба?..

…А звезды все растут, немыслимо красивы!

И прежде, помню, я в какие-то прорывы

Их видел, и была картина не такой…

Но я от прежних мест, как видно, далеко.

1979

* * *

…В предчувствия и страхи погружен,

День уходил — дрожащий, как рыданье,

Еще в толпе загубленных времен

Шепча свои — сквозь слезы — оправданья…

1979

* * *

И не вини, и не вмени,

Ты понимаешь? — Целый город,

В цветенье свадеб, именин,

И каждой осенью — расколот

На боль и цвель отдельных лиц

И листьев.— Судьбы разобьются…

Откуда только вы взялись,

Завистники и правдолюбцы,

Какой составили букет

Из листьев желтых и лиловых,

Средь гордых дам в нарядах новых —

Кто плачет, догола раздет?

Ах, это плачет ваша жизнь,

В ров общий брошена нагая:

Над ямой мостик.— Не держись,

Уже перила пахнут гарью.

Сжигают трупы. Души жгут.

Стеклом венецианским судьбы

Царей еще блестят минут

Пятнадцать.— Воздуха глотнуть бы

Глоток!.. Но — только черный дым…

И если мы явились после,—

Не верь. То призрак. Мы летим

Без опозданья к ночи в гости.

Не осуди. И не вмени

Безумных слов, решений быстрых.

Мы — гарь. Мы не были людьми

С тех пор. Участьем — не томи.

Не обвиняй в бездушье — призрак!..

1979

* * *

— Простите, на Вас не мое пальто?

— Нет, Ваше — на Вас, а на мне — не Ваше.

— Зайдемте ко мне, поиграем в лото:

Под ливнем весь вечер бродить нельзя же!

— А как Вы узнали, что я брожу?

— Да я в пятый раз прохожу все здесь же,

А Вы — всякий раз мне навстречу. Гляжу —

На Вас, как ни странно, моя одежда!

— Вы что же, выходит, хотите сказать,

Что я…— Ну, да что Вы, и думать бросьте…

В одежде ли дело! — Лицо… Глаза…

Зайдемте. Здесь рядом. Все будет просто.

Прошу Вас! Уж мы-то друг друга поймем.

Мы, может, друг друга всю жизнь искали…

Кафе «Упокой». Ателье имен.

И надпись: «Зеркальная мастерская».

1979

Гостиница

…Хозяйка скоро сгонит. Говорит —

Мы ей не платим. Кто-то черноусый

В покои наши въехать норовит.

Он больше нас ей, видимо, по вкусу.

Причина, верно, в этом. Да и сроду

Ей не платил никто. Скажи — за что?

За то, что потолок — как решето?

Что по ночам хозяйка греет воду

И всех нас будит? Жалуется — мало

Ей, видишь, денег… Если б кто платил —

Она б, небось, ночами не стирала.

Ты, правда с ней ни разу не шутил,

Да и вообще — мы держимся с ней хмуро,

Но это я исправить не берусь:

Мне если что не нравится — фигура,

Иль смех претит,— у каждого свой вкус,—

Я не могу, как хочешь… Притворяться

И комплименты дамам расточать

Из выгоды!.. Что ж — смена декораций!

Придется, друг мой, заново начать.

Ну, что? Да ты, как вижу, нарядился —

Манишка, галстук, клетчатый жилет…

Сказать по правде, я ведь здесь родился,

И прожил, худо-бедно, столько лет…

Куда же мы пойдем? Кого мы встретим?

Кто приютит в осенний холод нас?

А впрочем, я смущен вопросом этим

Напрасно. Поглядим. Всему свой час.

Пойдем себе, на дудочках играя,

Вдоль тракта, и забудем путь назад.

Пусть рай не ждет,— не заслужили рая,—

Найдется угол. Я не верю в ад.

Хозяйка нас проводит. Обернемся —

И ну махать! А скроется из глаз —

Как думаешь: всплакнем? Иль улыбнемся?

Ведь как-никак, а Жизнью звалась…

1979

Эпоха Тан

Деревьев, рек и гор

Стихи на светлом свитке —

И грешным не в укор,

И праведным в избытке

Дается светлость их

И просветляет лица.

Деревья, реки… Стих

В безбрежном коренится.

Поющий ключ иссяк,

В эфир вернемся вскоре,

Но вспомним в небесах:

Деревья, реки, горы…

1979

Твое дерево

— Ты знаешь, сумасшедших было много.

Но был один настолько воспален

Идеей, будто он — Наполеон,

Что убедил весь мир. В него, как в бога,

Поверили. И он завоевал

Европу. Но в России вдруг очнулся —

И усомнился… Тотчас покачнулся —

И полетел в зияющий провал.

Но падая — поверил, что живет

На свете. И настало избавленье:

Он очутился на Святой Елене

И там включился в звездный хоровод…

…Ты ни признаний, ни имен, ни воплей

На нем не режь. Пусть царствует оно,

Ветвями в небеса вкоренено.

А если в землю,— высохнет, как вобла.

1979

* * *

Тир ночной. Пути комет.

Взоров миллионы.

Жизнь дрожит меж «да» и «нет»

На земле зеленой.

Я разгадки не найду.

Но в мирах без счета

От провала в черноту

Заслоню кого-то…

1979

* * *

Гул солнечный. Движется воздух,

И жарко двоятся стволы.

Высокий и стройный подросток,

Чьи мысли, как небо, светлы,

Внезапному замыслу детства

Не вызреть и не зачерстветь…

Прорыв возрастных соответствий,

И смерти, и времени. Свет —

И в нем стихотворные строки

Впервые подобны лучам.

Высокий и хрупкий. Высокий,

И небо течет по плечам.

Безумная жизнь пронесется,

Притянет воздушная высь —

И скажешь, сгорая: от солнца,

От солнца стихи родились!

От близости неба. От жара

Страстей, пробужденных в крови

Сверканьем влюбленного шара.—

Он падает… Падай! Лови!..

1980

* * *

…Так в озере холодном искупаться

Решаешься — и входишь постепенно:

Сперва дрожишь — и коченеют пальцы,

Потом, немея, входишь по колено,

И, воздуха набрав и окунувшись,

Уже плывешь,— а сам белее мела…

И так вступают в жизнь, в любовь и в ужас.

И так душа решается на тело.

1980

* * *

Скованные временем единым,

Трепетно-похожими телами,

Призванные лесом нелюдимым

В близость с индуистскими стволами,

До забвенья любящие лето,

Мертвые зимою от печали…

Подождите, я Вас видел где-то.

Кажется, и Вы меня встречали.

Можно ль так безбожно замыкаться

В огорченье, суете и теле?

Ведь пора цветения акаций —

Мимолетней мысли и метели.

Но, пока смертями жизнь богата,

И земной судьбой набухли вены —

Дух бессмертный вызывает брата

На свиданье во плоти мгновенной.

1980

Метампсихоз

Прохожу — роняю сигарету.

Наклоняюсь — озеро у ног…

Я в парижском переулке где-то…

Я в горах.— Бегу к дверям: звонок!

Величавы горные озера…

Свечка. Схожий с мошкарой ночной

Почерк: «Не перенесу позора.

Все открылось. Ты — всему виной…»

Голубого полдня водопады,

Яркий трепет горного листа,

Погодите… Разобраться надо…

Гаснет свечка. Улица пуста.

Я — виной?! Мутится взор… Но кто я?

Тишина сгущается, звеня,

Лист плывет по озеру… Пустое!

Есть волна и небо. Нет меня…

1980

* * *

— Древнекитайский мастер снов,

Великий сердцелов,

В стране Осеннего Цветка

Что зреет сквозь века?

— Земле прикажут онеметь,

И небу вяжут сеть.

— Древнекитайский мастер снов,

Достанется улов

Кому?

— Расширятся во тьму

Зрачки сирот и вдов.

— Древнекитайский мастер снов,

Ты темен и суров…

— Я в луч закатный погружусь —

И больше не рожусь!..

1980

Монолог призрака

Я нить потерял среди бела дня,

Ее найти невозможно.

Ветер лечится от меня,

Как от сыпи накожной.

Я мысль потерял в глухую ночь —

И стал не таким, как прочие.

Земля, как от груза осенних нош,

От меня избавиться хочет.

Я жизнь потерял, притом где-то здесь —

На самой людной из улиц,

Поэтому даже светлость небес

От меня отвернулась.

Войду в чей-то сон, покажусь наяву,

В сентябрьском окликну шуме,

И самого робкого позову —

Со мной разделить безумье.

1980

Испания

С неопровержимостью цветка,

С арагонской радужностью ткани —

В небо растворенная рука

Всех твоих провидческих исканий!

В самобытной горечи морей,

В мужестве дуэли ураганной —

Укрепи, восстанови, согрей

Разумом покинутые страны!

Пусть в гигантской кроне, как в руке,

Синевою пристальной упьются

Мудрецы — из тыквы, налегке,

Короли — из битвы, как из блюдца,

И крестьяне замки возведут

Из нестройных ежедневных пахот,

И потомкам вынесут на суд

Золотых веков зеленый запах…

1980

Юродивый

В детстве с испуга

Держал на длани я

Неба и луга

Краски ранние —

Не приближая,

Разглядывал, мучась,

На вытянутой руке,

Словно чужая

Мне выпала участь

В солнце, песке и реке…

1980

Художник

Родство метели за столом,

Где небосвод наедине

С душой. И шепот о былом

На веточках теней.

И снег, и шелест за окном,

Надгробья странных снов. А в них —

Дворцы. И взоры об ином

Из флорентийских книг.

И змеевидные цветы —

Предвосхищенье дивных тел —

На город смотрят с высоты

Из окон сквозь метель.

И с гениальной глубиной

Небес февральских темнота,

Как ранний реквием, волной

Проходит вдоль холста.

Зрачками звездный свет лови —

Ему приюта в мире нет,

Ведь жар заснеженной любви —

Больней, чем холод лет.

И пусть в навершьи темноты

Метель ветвится. А еще —

Миры и лица.— В каждом ты,

Как Вечность, воплощен…

1980

* * *

Неразделенная любовь,

Но безответность — тоже отклик,

Как серебристых туч улов

Среди озер и песен долгих,

Как непреложность звездных вех

На всех путях земного быта,

И как мгновенно и навек —

В родстве убийца и убитый…

1980

* * *

Бог живой и воздух свежий,

Ветер все пути на память

Узелками завязал,

А дома все реже, реже,

И все мягче звездам падать

В полевых цветов глаза…

1980

* * *

…И лицо вдруг начало странно меняться —

От привычной грусти к смертельной красоте.

Тут я вздрогнул — и осекся на полуслове:

Так просветляются небеса,

И волненьем зелени, тысячью желаний

Вся земля к ним тянется. Я смотрел,

Как перетекали времена друг в друга,

Как сквозили облики рас и поколений,

Строившие государство этого лица.

…Но, пронизан Млечным, ограненным взглядом,

Я как полночь вспыхнул — и понял: лицо

Обращено ко мне — навсегда и всецело.

И тогда молча запела мгла.

1980

Вспомни!

Когда мы встречались раньше

Под этим же небом дивным,

Ты был — распростертой пашней,

А я — нисходящим ливнем,

Но пашню спалили войной —

И пепел шептался со мной.

Мы вновь повстречались где-то,

А где — уже не отыщем,

Ты был — несказанным светом,

А я — пилигримом нищим,

Но свет задрожал и погас —

И вспыхнул он снова сейчас…

1980

Наш язык

Он — еще не объезженный, пасмурный конь,

Он еще безалаберно-молод:

Не успел отличить путеводный огонь

От огня, охватившего город…

Он не знает отличья смертельной любви

От любви, убивающей в страхе,—

Оступайся, беги, разбивайся, лови —

Не поймаешь. Растоптаны злаки.

Он не знает еще ни любви, ни огня,

Он не понял еще ни тебя, ни меня.

Мы поэтому выскажем только в стихах

Неподвластные времени нежность и страх…

1980

Умирающий иудей

— Я не возьму твой хлеб. Насыться им —

И выживи, и свой продолжи род

За счет меня. Я — черный пилигрим,

К высотам восходящий от высот.

А ты останься здесь. Твоей земли

Я не хочу. Возьми мою, засей —

И род продолжи. Вместе мы росли

На поле зренья у вселенной всей.

И числовых созвездий властный взгляд

Мои колосья в небо соберет.

Присвой мой хлеб. Я не вернусь назад —

Спросить с тебя. Живи. Продолжи род.

Но пусть в потоке тысячи родов

Омоется твой сын далекий — тот,

Кто хлеб и землю уступить готов.

Он до меня, как пальма, дорастет,

И я его в созвездиях приму.

Ты все возьми. Но страстную любовь

Сквозь хор рождений — передай ему.

…Я заронил слезу в ночную тьму.

И зреет жемчуг — вечный мой улов…

1980

* * *

Розы растут у тебя из колен,

Сад мой мрачнеющий. В тучах предплечья —

Звезды звенят, безвозвратность аллей

Ветром заполнив, обрывками речи,

Длившейся здесь, может быть, полчаса,

Может быть, с самого миротворенья,—

Дело не в том. Посещает роса

Листья кустов за оградой тюремной

Частного сада, железной страны,

Страстного тела, оглохшей эпохи…

Стены тюремные в полдень тесны,

Но в полумраке — не так уж и плохи.

1980

Руфь

И небо зарделось о ней об одной —

Оставшейся там, за кирпичной стеной.

За проволокой Руфь, словно роза меж терний —

Кровавой звездой во вселенной безмерной.

Народы и страны — потомки святой —

Раскрылись, как раны, дымясь пустотой.

Той пагубы ради — никто не родился.

Мессия во взгляде ее заблудился.

Ни ада, ни рая. В забвении — рай.

Резвись, забывая, и в мячик играй…

1980

Предгрозовой миг

На гневном небе облака́

Напряжены как нервы,

И тучи тянется рука —

Испепелить шедевры

Лучом пронизанных минут,

И росчерками молний

В единый миг перечеркнуть

Напев поляны сольный…

1980

Лот

Я, быть может, последний,

Кто вас помнит, хранит ваши лица

В крыльях памяти, в перьях напева, —

Скрипы лестницы летней

В стеклах полдня мечтали продлиться,

Но стемнело безмолвно, без гнева.

И последние ноты

Втянет воздух ночной и холодный

В забытье прорастаний посмертных. —

Только в сердце у Лета

Раздвигается город бесплотный

Торжеством вакханалий несметных…

1980

* * *

Полдни, вы, светловолосые,

Достаете сны из памяти,

Как из льдистого колодца —

И, расплескивая, ставите.

Здесь, у кромки речи прожитой,

Слышен цокот капель: до-ре-ми…

Только вы одни и можете

Удержать от смерти взорами.

1980

* * *

Я подружился с деревом больным —

Оно ко мне протягивает ветки,

Лишь только ветер пробежит по ним,

Иль птица простучит, иль дождик редкий.

Мой друг — больное дерево одно,

И я к нему протягиваю руки,

Лишь только входит ночь через окно —

Предвестница забвенья и разлуки…

1980

* * *

О Лао-цзы, мой друг любимый,

Сказавший правду столь давно:

«Лишь хрупкое — неколебимо,

Все прочное — обречено!»

Весь океан со звездной башни,

Наверно, не крупней слезы,

Но мы — внизу, нам очень страшно…

Хоть слово крикни, Лао-цзы!

1980

* * *

Больше нельзя

Ни говорить, ни молчать.

Слепнут глаза,

Путь продлевая луча,

Только ценой

Неба, неверья, тоски —

Нотой одной,

Порванной в детстве струной,

Неискупимой виной —

Так мы близки…

1980

Ангелы

Охранники исконные

Забытой нами яви,

Крылатые и конные,

Лишь вы судить нас вправе.

Лишь вы литыми взорами

Укажете, куда нам

Идти по нотам взорванным

За светом первозданным…

1980

* * *

На глиняной границе русской,

Насвистывая злой мотив,

Таможенник пропустит музыку,

Внимания не обратив,

И разыграется по нотам

Она — в безлиственном краю

Осенней полночью… Но кто там

Поймет, рыдая, речь мою?..

1980

* * *

Сильфиды ожили, опять

Заманят — никуда не деться,

А кошки за полночь вопят,

Как оборотни, как младенцы,

Кремля надменного фитиль

Над городом в раздумье замер,

Мне надо в прошлое уйти

Глухими синими дворами,

Там все разгадки ждут меня,

И тайный страх — попутчик лучший,

За плечи бережно обняв,

Ведет на огонек певучий…

1980

Детские игры

Двор все полон, хоть поздно,

Хоть расстаться пора.

Это очень серьезно,

Это просто игра.

Чтоб из маленьких окон

Мама не дозвалась —

За большим водостоком

Посидим, притаясь,

И продлим наше счастье,

Наш взаправдашний рай:

Все равно возвращаться —

Без оглядки играй.

Сквозь прикрытый неплотно

Золотой небосвод,

Сквозь небесные окна —

Снова мама зовет.

Жизнь кончается. Поздно.

Все светлей вечера.

Это очень серьезно,

Это просто игра.

1980

* * *

Запах жасмина, с разбега влетающий

В улочку памяти узкую,

Куст обезумевший, ветра ристалище —

Это другое, не музыка.

Птицей признанья, предсмертными трелями

В слух перечеркнутый узника,

Мальчика-Моцарта взлетами зрелыми —

Это другое, не музыка.

Звезды сложились вслепую, неправильно,

Воздух наращивал мускулы,

Чаша судьбы с первой ноты отравлена —

Встреча, и трепет, и музыка.

1980

Альбигоец

Легко забыть и бросить в реку

В монастыре или в миру

Траву живую, ветвь-калеку,

Сосны пятнистую кору.

Легко, когда душа, мяуча,

В кошачьем теле подойдет —

Закрыть глаза, на всякий случай,

И перелиться в небосвод.

Легко быть брошенным и бросить,

Сесть на плечо большим грачом,

Когда твой правнук сено косит,

Не догадавшись ни о чем.

Но трудно, Боже,— ох, как трудно,

Когда грозятся сжечь меня,

Твоей частицей неподсудной

К Тебе подняться из огня!..

Всех ближе — всадники, вельможи.

— Ну, отрекись! — кричит приор…

— Ах, ваша светлость, я ведь тоже —

Слепой жилец подземных нор…

1980

Марсель Пруст

Так — от тенора к альту —

Страсть метнула лучистый аркан

По траве, по асфальту,

По воздуху, по облакам.

Жизнь мою полонила,

Уловила — и в смерть завлекла.

Лишь проулок ленивый

Дождевая прошила игла.

И соседские дети,

Луч стальной в подворотню загнав

И не зная о смерти,

Прерывали считалками явь.

И по прихоти рока,

Растолкав небытья толчею,

Ты в России далекой,

Словно слезы, глотал жизнь мою…

1980

* * *

Разжались выси, словно листья —

И в десять раз бездонней день.

С мгновенным пылом журналиста

Ограды обегает тень.

А май в тоске белохалатной

Стрижей проносит над рекой,

И все стеклянней и бесплатней

Его врачующий покой.

1980

* * *

— Здесь расстрел? А я за кем?

…Тихо в мире первозданном.

На ветвистом языке

Птицы шепчутся с Адамом.

Птицы ластятся к нему —

Не привыкли к ласке люди.

Дочь царя несет во тьму

Голову на синем блюде.

Толпы движутся. Сдаю

Номер свой на месте казни.

…Поименно к бытию

Приглашает без боязни

Птиц красивых и смешных

Человек, одетый светом.

Верно, я — одна из них,

Но давно забыл об этом.

Вот, оплеван и распят,

Сам Адам идет по лугу…

Как бы нам успеть, солдат,

Исповедаться друг другу?

Станет тихо и светло —

Запоздалой лаской брата

Пуля врежется в крыло,

Возвращая синь Евфрата…

— Ишь распелся! Вот артист!

Он сошел с ума от страха…

— Я из стаи райских птиц,

Первозданных песен птаха!

1980

Признанье

Как признаться? Пробуй —

Рокотом морским,

Шелестом чащобы,

Ропотом тоски.

Как признаться? Может —

Шепотом лесным,

Днем, что тихо прожит

Без свиданья с ним?

Как признаться? Надо —

Юностью ветвей,

Летним буйством сада,

Всей судьбой своей…

1980

* * *

В Таллине с тонко прочерченным профилем,

С пальцами клена на крохотном солнце —

Горьким приливом и пасмурным кофием

Кормят прохожего тучи-эстонцы.

Ветер повис виноградною кожицей,

В снах островерхих из йода и соли —

На быстротечном дыхании множатся

Тайные жители — эльфы и тролли.

Лезут на крыши, танцуют над городом.

Только к полуночи под черепицей

Каменный мученик телом исколотым

Ерзает. Да и поэту не спится…

1980

Приближенье грозы

Торжество облаков,

Пламенеющих светом по краю —

Я еще не готов,

Об отсрочке, упав, умоляю —

Но уже подошли,

Мечут молнии над головою…

Я в дорожной пыли.

Я в дали лучезарной. Нас — двое.

Я люблю, узнаю,

Отдаю тебе память и душу…

Тишина. Я встаю.

Вспышки света все дальше и глуше.

1980

Смерть на улице

Не хватило дыханья, и к двери пришлось прислониться,

И блуждала душа по окрестным проулкам, пока

Ей в любви признавался надменный атлант белолицый,

Что поддерживал своды предсмертного особняка.

И последней листвой тополя призывали — остаться,

Но в эфир потянуло, в густой, симфонический мрак,

Где в дурном разногласье клокочущих радиостанций

Песню детства тянул, опоздав на полвека, «Маяк»…

1980

* * *

Чем тише говоришь —

Тем громче отзовется,

Над мертвым слухом крыш

Осенний голубь вьется,

Не голубь — просто дым.

И вспомнишь слишком поздно,

Что кем-то был любим

Июльской ночью звездной…

1980

Стриж

Небо вздрогнуло. Внизу

Луч метнулся изумленный —

Рассекая вкось грозу,

Стриж упал испепеленный.

Пейте власть, спешите жить,

Тучи черные седлайте —

Все равно сгорят стрижи,

Ведь стрижи — за все в расплате.

Осужденного простишь

Иль святого оклевещешь,

Все равно во тьме зловещей

Грянет гром, и вспыхнет стриж…

1980

* * *

Озеро, полное звезд,

Полное небо кувшинок,

Душами мир населен —

Яблоку негде упасть,

Яблоки знанья, как воск,

Тают, светясь на вершинах,

Тянется к ним из пелен

Вечности маленький князь.

Он ли родиться успел

В мир, ярче света бегущий,

Землю ли принял за сон,

Небо ль — за ласку и явь,

Или разбег белых тел,

В смертной замешанный гуще,

Богом ему поднесен

С духом полуночных трав?

Черные кроны любви,

Золотистые локоны бедствий

Щедро свисают над ним —

Семирамиды сады.

Яблоки-звезды лови —

Над кувшинкой, небесной невестой,

Стелятся души, как дым,

Посылаются сны с высоты…

1980

* * *

От Крематория обратно — на трамвае.

Как ножницы, сложился перекресток,

Где, всех в лицо навеки узнавая,

Нам небо раздает и хлеб и воздух.

И лучше ни о чем не думать. Проще

Спуститься вниз, отбросив парадоксы,

И пересечь Октябрьскую площадь,

Где под землей кричат: «Купите флоксы!»

И лишь в метро при входе станет больно —

Там на стене победно-эпохальной

Военные трубят в немые горны,

И каждый — словно каменный Архангел.

Церковное паренье над толпою

Давно убитых молодых горнистов —

Как ледяной водой обдаст. С тобою

Бессмертный свет во мгле желаний низких.

И ради мига этого святого —

Безропотно, как будто так и надо,

Пройди сквозь боль и ужас, чтобы снова

Услышать песню воздуха и взгляда.

1980

Чужое окно

Сквозь вечерние ветви — окно,

Что, прохожих крестом осеня,

Ждет тебя навсегда и давно

Для светлейшего утра и дня.

Ты затепливших лампу людей

Не узнал, но замедли свой шаг:

Здесь ты плакал в дремучей беде,

Здесь плоды золотые вкушал.

Здесь осмысленный ливень минут

Сердце вверг в откровенье и дрожь…

И тебя здесь по-прежнему ждут,

И не верят, что мимо пройдешь.

1980

* * *

Круглая-прекруглая церковь на Ордынке,

Как-то так построена, что вернешься к ней —

Небо детства движется, кружатся снежинки,

Только мысли белые сделались длинней.

Только переулки — у́же и короче,

Встречи — безвозвратней, сумерки — темней.

Низенькая церковь, тише. Дело к ночи.

Мрак не отличает людей от их теней.

Слово молвить не с кем. Тишь. И тем не менее

Слух твой переполнен: это ночь и снег.

Церковь невысокая — скорбное знамение.

Снегопад разросшийся. Онемевший век…

1980

* * *

Свой дивный доиграв мотив

В российском захолустье где-то,

Любовь до капли расточив,

Иссякнет жизнь, как день, как лето.

И будут сумерки тихи,

И, задрожав осенней птицей,

Душа перерастет стихи,

К созвездьям дальним устремится…

1980

* * *

…Стихи становились все лучше,

А жизнь все темней и темней —

Над ней колобродили тучи

Погромных и бронзовых дней.

И дерево сна подымалось

Со светом, зажатым в горсти,

В усилье — хоть самую малость

Нависшей судьбы отвести…

1980

Творчество

Пройдемся Страной без возврата —

Предзимним нетопленым садом,

Где ворон — великий оратор —

Грозит за грехи снегопадом,

Где мы не узнаем друг друга,

Эпохи своей плотяной —

И взвоет душа, словно вьюга,

В аллее пустой, ледяной.

Замкнулись березы, как башни

Судьбы — обреченной твердыни.

Ты видишь, как шатко и страшно

Все то, что казалось доныне

Собранием рыцарей стройным

И рукоплескало листвой…

Мы души, как руки, уроним

В трагический крик мировой.

1980

Бессонница

Клонит ко сну. Это конница мчится

Между ресницами, явью и дымом.

Бодрствуй. Нежданное может случиться

С музыкой, городом, веком любимым.

Эхом на свет встрепенувшись мгновенный

И позабыв о телесных законах,

Дух прозревает, проходит сквозь стены,

Лижет жасминной листвой подоконник…

Нам бы судьбу защитить от распада,

Сад, над которым сгущаются войны,

Будем пасти шумнолистое стадо,

Бодрствуя ночь в безнадежности сольной…

1980

* * *

…И когда остаешься один,

И отходит, как призрак, соседство

Птичьих ярмарок, Мекк и Медин,

Полных ненависти и лести,

Только кроны вольны и горды,

Только внемлешь в лесу потемневшем

Откровеньям тяжелой воды,

И от звезд защититься нечем,

И выходишь из белого дня,

Как из мраморной каменоломни,—

Травным пением вспомни меня,

Краем слуха ночного — вспомни.

1980

Москва — Китеж

Только пастбище белого стада

Душ пугливых и кратких в пути:

От разлада до снежного сада —

Город полуприкрытого взгляда

Из-под озера сна, взаперти.

Так и вспомнятся строгие стены,

Оплетенные клейкой травой,

Эти площади — выплески пены,

Растворяющие постепенно

В цепкой поросли выговор свой.

Здесь мы бегали в детстве когда-то,

Водной гибели не осознав,

По путям Грановитой палаты,

По годам, по Стране-Без-Возврата,

Сжатой желтым узорочьем трав…

1980

Памятник

…Но это было в детстве, в день

Невиданно-певучий,

Когда казалось, что удел

Назначен самый лучший

На много-много лет вперед,

И птиц, мелькавших близко,

Ловил, раскрыв стеклянно рот,

Солдатик с обелиска.

Он так ленился, так хотел

На травке растянуться,

Но вот несчастье медных тел —

Не встать, не шевельнуться…

Кто ведал, что в любой беде

Пред мокрыми глазами

Предстанет этот детский день —

Прозрачный, несказанный,

И что не будет сверх него

Ни воздуха, ни пищи.

Что он — навек. Как торжество.

Как воин тот застывший…

1980

Послесловие

Был вечер — нестройного лета итог.

Кончал мотылек свой последний виток

Над лугом. И в лиственный ворох,

Как звуки, вплетались обрывки цветов,

И сохли кусты разговоров,

Говоренных в долгие светлые дни,

Когда во вселенной — куда ни взгляни —

Слетаются эльфы на танцы,

Склоняется небо к аббатству Клюни

Без долгих дождливых нотаций…

Но длился исход доброты и тепла,

И Божья рука не сквозь море вела,

Не к обетованным нагорьям,

А к собственным душам, сожженным дотла

Грехом первородства и горем,

К осеннему ропоту, к снам наяву.

Ты видишь — забыв о земле, я плыву

По хмурому морю избранья,

Склоняя недожитой жизни главу

На иволги голос ранний.

Ты знаешь, конец мой не будет жесток,

Поскольку багровый склонился цветок

Над пропастью памяти… Где-то

Ведет Моисей племена на Восток,

И длится палящее лето…

1980

Учителя

Принимались учить нас,

Исходя из готических мер,

Шельмовали античность,

Эпикура — распутства пример,

С нами в прятки играли,

Заставляли глаза закрывать

В разожженные дали:

За словами вставал Бухенвальд —

Лес безлистого бука,

Незабытых, надмирных обид.

Кровью тени аукай —

Лишь на кровь отзовется Аид.

Вот по кровлям, по доскам

Гулкий шепот, ветвясь, поскакал —

Это Моцарт с Чайковским

В нашу честь пьют последний бокал.

Вот он пуст и расколот —

Удлиненной глазницы хрусталь.

Нары светятся. Город

Вознесенных число наверстал.

…Продолжали учить нас,

Исходя из аттических мер,

Трактовали античность,

Эпикура — бессмертья пример…

1980

Польское

Началось с немногого: расселись

Музыканты лета,

Вырос нотный и кленовый шелест

В первый звон рассвета.

И уже потом, над далью липкой

Патоки цветочной,

Вторила пчела небесной скрипке

Репликою точной.

Музыкальной фразой, дивным дивом

Замелькали ели.

Но не это было лейтмотивом,

Не об этом пели —

Может быть, одна пред целым светом

Раскрывалась роза,

Может быть, вся речь была об этом

В том Кончерто Гроссо?

Но не роза от смущенья рдела

Пред зеленым ложем,

А цвела душа, покинув тело,

Перед троном Божьим.

День вступил в клокочущую зрелость,

Дирижер в экстазе,

И над нами солнце разгорелось —

И скатилось наземь!

1980

* * *

Мне казалось — я умер и лежу в южном городе, рядом

С необитой маслиной, на простом деревянном столе.

Очень много гостей, но ни с кем не встречаемся взглядом —

Встречи прошлые сонно мелькают в оконном стекле.

На дворе музыканты, им некогда — вызовов много,

Кто-то шепчет, что время прощаться и плакать, нести,

И не знает, как слышу я все до последнего слога,

Как я судьбы собравшихся сжал в пожелтевшей горсти,

Словно листья сухие. С осенних небес раздается

Внятный мне одному, но ко всем обращенный призыв.

Стихло сердце мое, но, как сердце, вселенная бьется,

Но из целой толпы я один — бесконечен и жив.

1980