Из книги «Кленовый клан» 1974-1976 * * * Сокрытой гранью глаза зрел я гурий. Тот сад — вне мира, ибо в скорлупе Любая часть захвачена орехом. И жаркие слова, подобно рекам, Стекались к ним, когда отшельник пел. Их слушали, безмолвно брови хмуря. 1974 * * * И если встречаешься с деревом сонным, Желая к заре пробужденья ему, — Оно, не ответив, как воинством конным, Умчится листвой в безвозмездную тьму. И часто, событьем скользя плоскодонным По водам забывчивым скраденных стран, Сухой донесется до берега гомон — Покровом дороге и в пищу кострам. Его собираем на память, но кто нам Легчайших частиц распахнет естество? А он, истолченный, рассыплется звоном И стоном — и больше в нем нет ничего… 1974 МОТЫЛЕК О, не летавший вовсе не́ жил, И ждет бурлящая смола Иль холод ждет его. Но где же Душа осуждена была Летающая? Даже реже, Чем в глаз вонзается игла, Случится то, что с Силой Зла Произошло. Недвижны межи Меж тварью, что во тьме ползла, — И той, что дни считала те же, Раскинутые веси нежа Под перекладиной крыла: Такая, лишь смежила вежды — Из тьмы в нетленье перешла. Простором медленного взлета И ты, погибший, одарен: Тебя носил счастливый сон Из края в край, в ночах без счета, И обо всем земном заботы Ты оставлял внизу, лишен Телесной тягостной дремоты. Но был убит однажды кто-то Тобой, и жил на свете он Лишь день. Ты вышел на охоту, Бежал и медлил, ослеплен Той полнотой ожившей ноты, Тем бытием двойного счета, Каким убийца наделен… Бессрочно, как подруга Лота, К вине соленой пригвожден, — Как склеп под слоем позолоты, Ты канешь в темный Аваддон!.. 1974 * * * С ног сбивает, грозою разогнанный, Лучших снов услаждающий гул. Даже вылететь шумными окнами, Даже с тучей влететь — не могу. Но какие фигуры выделывал Сумасбродно танцующий гром… Скрой меня, непостижное дерево, Под обманным зеленым крылом! 1974 * * * Во мгле заграждали чешуйчатой грудью, Встречались зимою — и было теплей, Мостами легли, берегли перепутья, Ловили с обрыва, скрывали в дупле. И слух, оглушенный первичной виною, Очистился жертвой раскинутых рук Великих деревьев, увиденных мною В садах городских, и во сне, и в жару. Приближу к губам умолкающим палец — И слышу, как бодрствует в мире ветла, В молчанье зеркальной горой рассыпаясь И Бога святя в сердцевине ствола. 1974 * * * Незримых, перелетных, многоногих, И кротких, и тоскующих по мне, Намеченных в бесчисленных прологах К незавершенной веренице дней — Существ, сонаблюдающих со мною, Душе моей соседство все слышней, В нас сад — единой мыслию сквозною — Как предреченье листьев в глубине Его ствола, в таящей сердцевине. — Да не погибнет по моей вине Никто из тех, чьим зреньем сад раздвинут И чьи зрачки — дворцы его теней. 1974 СТИХИ — Зачем бегут в чужие страны Из теплой памяти жилой? — В ее ворота гроздью пьяной Природа смотрит тяжело — И шепчет: «Я тебя разрушу, Но сохраню твои слова». — И им не терпится наружу, Туда, где речь всегда жива. 1974 ДЕТСКОЕ — Полосатый, застывший в полете, Золотой и усатый страж, Разрешите спросить: что несете? Где медовый владыка ваш? Что за нитки в накидке бальной У одной из жужжащих дам? — Это тайна. А вы, случайно, Не из вражеских ульев к нам? 1974 ТОПОЛЬ …Ты пас, ходя в хитоне выцветшем, Туман, и облако, и дым. Когда же флаг восстанья вывешен Над горизонтом крепостным, И над ступающими ливнями Сад, вовлеченный в торжество, — Не хижина, но залы длинные Колонн, лепнины дождевой, — Уж ты изгнанником не кажешься: Тебя на трон вернул мятеж, И ты царишь в зеленой тяжести Своих наследственных одежд. 1974 * * * …Когда судьбу его листали — Как лист, он в осень был внесен. Его одели в горностаи, И в багряницу, и в виссон. Там выступать ему велели Надменным шагом короля, Там успокаивали ели, Ветвями плавно шевеля. Там желтой завистью болели Среди пылающей хвалы, Там титульные листья тлели И родословные стволы. Но цел еще средь кружев рваных Закатной гордости рубин. И он здесь — первый среди равных И зритель гибельных глубин. 1974 * * * Иссохшие в упряжи солнечной, С дороги уставшие росной — Зрачки, распряженные полночью, Притягивал ствол венценосный. И, каждым натянутым волосом Участвуя в пении чисел, Луну поднимала над возгласом Древесная царственность выси. То милует ночь, то горчит она И тянет пыльцою болотной. Ты слышал, как иглы сосчитаны И судьбы подогнаны плотно. 1974 * * * Там бегут заката нити — Красный облачный клубок, Там в незнанье и наитье Чуток сон и неглубок. Там в прихожей мирозданья Рано память не спала — Пережито все заранее И оплакано сполна. Там про будущее шепчут, И багульник на лугу — Я вослед звезде сошедшей По поляне побегу. 1974 * * * Без ветра я не вижу. Это он Несет навстречу полдень и размеры — Всех ароматов тайный эталон, Рождающий в невидимое веру. Едва к незримой скважине прильну, Я слышу: он, подобно пьющей лани, Подталкивает мелкую волну Из глубины в каналы обонянья. Фигуры возникают к сентябрю Избытых судеб — поредевшей бронзы, И я на них сквозь изгородь смотрю, Особенно — когда темно и поздно. 1974 * * * В нотных и высоких классах птичьих По опавшим и плывущим дням Удивленных учат безразличью Облака, к безумию клоня. Ветер — неуемный сборщик дани — Обегает сеть начальных школ. У калитки ждет похолоданье И уводит в прошлое пешком. Все, что летом вслушаться мешает И по зренью бьет, как футболист, — Отлетает, как настольный шарик, Этикетка и осенний лист. 1974 Хранитель Из цикла [1] Острые иглы составили нежную хвою, Полдни опали, и памяти мягко пройти. В этой дороге за все воздается с лихвою, Выбери цель, а иначе недвижен твой тир. Выбери образ, чтоб ожил и двигался долго, Лишь не разбей скорлупу ледяную стрельбой, — Пусть он глядит, словно волк из глубокого лога, Пусть, словно коршун, висит высоко над тобой. Много за лето настрижено в гнездах стрижиных Птичьего пуха. Теперь снизойдет на меня Шестиконечное благословенье снежинок, Благословение дивного Божьего дня. 1974 [2] ОДИССЕЙ Мне мысли жег, томил мне жилы страх — С бесформенной стихией породниться, Но я повис над морем на руках — И пробужденье было, как зарница. Ты яви светлой в чашу мне долей, А вы цветами ложе уберите: Покуда день взошел — я одолел Седьмую часть блужданий в лабиринте. 1974 [3] СОН Еще я сам не испытал, Лишь слышал, как другие… Но нарастала высота, Гремела литургия, И дух, безбрежно воспарив, Летя сильней и дальше, Верша безудержный порыв, — Насторожился вдруг, открыв В звучанье ноту фальши, Но поздно: сумрак — и обрыв… 1974 [4] Напоите ее мускатным вином, Умастите ее мускатом. И сокройте ее под песчаным дном, В той реке за холмом покатым. Слишком бурно бил сок из стволов молодых, На коре было много знаков, И невиданно зрели в тот год плоды, Напоив ее — и оплакав. 1974 * * * Полуночи сладка феерия, Но в ней болотные огни: Не покидай меня в безверии, В топь золотую не гони, Но клятвой зреющей свяжи меня, И удержи, и заверни В заветы роз нерасторжимые, В бутонные льняные дни. 1974 * * * И выходит юноша из моря — Он едва дорогу отыскал, И в зрачки — в чернеющие норы — Возвратилась смертная тоска. Утвердись на суше, всадник пеший, Потерявший пенного коня. Ты — морской, но я тебя утешу, Брат мой, отлученный от меня. Из Руки, вовеки совершенной, Примешь снова черепаший лук… Созревая в пропасти душевной, Сладко слово, сказанное вслух. 1974 * * * Я был знаком с высоким стариком. Он говорил: «Встречаешься со всеми — И ничего не знаешь ни о ком: Одни сошли с ума, другие немы. И только раз, очнувшись ото сна, Я удержал далекие раскаты Дней, проведенных с нею… Ведь она Была подруга осени покатой — Моих недавних лучезарных дней, От нош ночных еще не одряхлевших. Мы собирали травы вместе с ней, В кустах и в людях узнавая леших. Она учила, как варить настой, Чтоб шел январь, а кровь не замерзала, Она была морщинистой, простой, И о себе ни слова не сказала. И вот она приснилась мне теперь, Кивала мне, и пела мне средь света, И открывала облачную дверь, И возвращалась в огненное лето. В тот самый день она и умерла… А то с одним встречаюсь на бульваре, А у него из плеч — два топора, И толпы обезглавленных кивали — Так снилось мне… Растишь и катишь ком Знакомств на этом ледяном обеде — И ничего не знаешь ни о ком. Не помнишь даже, как зовут соседей». 1975 РОЖДЕНИЕ 1 Пребыть в Твоей целости, Духом вместившей Сияющей смелости Крик и затишье, — Чтоб, мысленным волосом За тьму зацепившись, Меж смертью и голосом Не пасть, оступившись. 2 Прославляют Херувимы Его, В твердой воле духом нежась. Как легко нести Незримого И Родившего всю тяжесть!.. 3 Дрожь пред Лицом, голубиный трепет, И на крыле уносит слова Тот, Кто подвижные гнезда лепит, Но умещается в них едва, Кто, словно сладостный воздух, выпит, Слился с душою в слезах, в крови… 1975 * * * И если вырваны страницы Из древней красочной Псалтири, Вовек никто не усомнится, Что царь Давид играл на лире, Вернее — на библейской арфе, Но лира — символ вдохновенья. Плетется ветер в старом шарфе, Лиловом от ночного тренья И ставшем гроздьями сирени. Он кашляет, закутав горло, Едва ступает на прохладе, То рассыпается прогоркло, То снова собран, жизни ради, Как слезы стынут на тетради. Итак, никто не усомнится, Что лучшим в мире был художник, Хотя закапаны страницы, Заглавные заснули птицы И надписей не стало должных. И по оставшимся деревьям Я очертанья рук живые Угадываю, чтобы с левым Не путать правое, с припевом: «Так жили люди Ниневии…» — И чтобы дни сторожевые Прошли, не опаляя гневом. Иначе шаг ко мне направят Суду покорные микробы, И духи поднебесной злобы Клеймо непоправимой пробы На серебре моем поставят. 1975 * * * Их знает мой слух-птицелов — Не песни отдельных созданий, Но души пятнистых стволов И музыку радуги дальней. Приняв от незримых щедрот, Она, словно хлеб, разделилась, — И чистое множество нот По кельям лесов расселилось. Пытаюсь отдельно поймать, Для каждой силки расставляю, Но в небе сложились опять — И светятся, не опаляя. 1975 * * * Смирись и прими, как олива с лозой, Замкнувшись, смиряются перед грозой. Воздевшие руки, стоят дерева — Отчизны соцветий, громов торжества. И сад уповает — и тысячью ртов Согласен цвести и увянуть готов. Он знает. Твое же призванье — молчать И в люльке сознанья секунды качать… 1975 * * * И эту птицу к ветке жгучей Притянет сад — Я понял это много лучше, Чем век назад. Тогда от молний ложной вести Я принял гром, Что смысл — во всех растеньях вместе, А не в любом Стволе, и корне, и соцветье. Но сны сошлись — И стал виновен я в навете На каждый лист, И взором юного астролога К стеблям приник, Когда услышал: «Стань надолго Одним из них». И я спускался. Было скользко Среди червонных гнезд — И их стада встречало войско Подземных звезд. Я слышал: буква убивает… А вот — она И под землей растет, живая, Любви полна. 1975 СОЗНАНИЕ Там, внутри, плодоягодный жар, и не глуше, Чем во внешнем саду, пробиваются дни. Только зренье, как нищий, ночует снаружи, И ему наливные стволы не видны. Там раздумья, средь сумрака снов хорошея, Капли памяти пьют, чьи черны черенки. Кто же зренье, как странника, выгнал взашеи, Чтоб его вместо крыльев несли сквозняки? Пламенея, всмотрись сквозь глухие ворота — И заметь управителя злого следы: Там, скрывая лицо, меж дорожками кто-то Топчет сад, пилит сосны, срывает плоды. Сколько летних недель он удерживал с визгом Пересветы зениц на краю пустыря! Но синицы слетаются, если он изгнан, И в зрачки невечерняя глянет заря. 1975 САД Каким он был, Когда судьбы Прекрасный ливень Живил и бил — И зимние отверз гробы И почкам, и цветам счастливым!.. Каким он стал, Когда уста Истаяли в сожженных криках В чертогах яблонь ясноликих, И в тех местах, Необитаемых и диких, Где даже страх Получит рану или вывих, — Он весь в улитках, как в живых уликах, У безвоздушных плах!.. 1975 * * * И снилось мне, что каждый строил дом — И, возведя, селился в нем навечно: В норе подземной делался кротом, Иль возносился, Путь построив Млечный, Иль, вырыв русло, делался рекой, — Что начал, то заканчивал без риска. А я ушел настолько далеко, Что стал бездомным, возвратившись близко. 1975 * * * По лестнице-ели, Минуя за ярусом ярус, То в вихре, то в теле, То в радость впадая, то в ярость, — До облака-блика, До стога, до рога оления, До цели великой — До полного отождествления… 1975 ВАВИЛОН Жильцы бульвара, в летнем истощенье, Стенали — от корней и до вершин. Асфальт, в рекламном красном освещенье, Кишел, гудя, нарывами машин. И размышленья, как елей на раны, Несомые целительным дождем, Являлись тихо, как воспоминанья Того, кто на недвижность осужден. И по больному городскому телу Он к центру шел, где фары в полутьме Сновали в страхе, потеряв пределы, Как мысли в обезумевшем уме. Он шел и думал: «Стоит ли стараться? Влюбляйся в город, бойся и спеши — Но после трех тяжелых операций Лишишься легких, сердца и души. Иль на попранье создан я и на смех, Иль только кожа — щит мой и броня, Чтоб скальпель пляской рассечений властных За гранью дней ощупывал меня? Нет, преданный некровным этим узам, Я тихий свет предвижу впереди, — Осмотрен всеми и никем не узнан, Я в лучший мир готовлюсь перейти…» Был город жив — без слова и без жеста, Одним накалом бьющихся огней… «О Ты, навек оставивший блаженство Для боли крестной! Снизойди ко мне. Я по любви тоскую в веке темном, А Ты на смерть сошел с крутых высот. Услышь того, кто в городе бездомном, Тебя не зная, лишь Тобой живет! В рогах драконьих, в камне гордых башен, Ряды окон — лукавые уста… Я не от мира: он мне чужд и страшен. Я в детстве слышал о любви Христа…» И вдруг, среди сверкания и жути, Взбурлили воды в чаше восковой — И он узрел пути и перепутья, Увидел узел жизни вековой, И, просиявши на заглохших тропах, Взыграла речь невиданных зарниц: Он слушал Свет — и тайны смертных сроков Читал в раскрытых книгах встречных лиц. В леса скорбей, в кустарник сердца дикий Вошла любовь — и дымом вышел страх: Он слушал Свет — и пел хвалу Владыке На незнакомых миру языках. 1975 ЖИВОЕ Светляки затерялись в потемках, Но и ночь не погасит никак Этих мыслей, зажженных на тонких И жестоко живых фитильках. Я их видел. До времени скрыто За печатью звезды от меня, Сквозь какое просеяны сито Эти падшие дети огня: Бьются волны, скалу прорывая, И в теснинах застывшей земли Бьется плазма, безумно-живая, Чтобы мы еще плакать могли. 1975 * * * Все, что я вижу, есть Ты. Но когда устает мое зренье Ткать — из ночей лучевых — Жизни бескрайней лицо, — Пестро в зрачках, и сады Вижу. На них Ты распался, Чтобы тем ближе сиял Образ Твой прежний во мне. Вновь собираю — и вот Лик в забытьи созерцаю… 1975 * * * Выздороветь от города Хочет стесненный клен, Как из перины вспоротой — Пухом надежд ослеплен. Вылечиться от мнимости Жаждет сырая мгла, Чтобы вкусить в немилости Скорбь и людские дела. Птица взлетит, проклюнувши Мертвых зрачков кору, Воздух печальным юношей Станет опять поутру. Только один из выживших Рад про себя вполне, Нет занавесок выцветших Только в одном окне: Улочкой ходит узенькой Средь городских утех Он — собеседник музыки, Самый больной из всех. 1975 * * * Е. С. И так опустошился и устал я, Что в лед готовлюсь обратиться талый, И краски мира смешаны почти. Уже рисуют город этой смесью, В его безличье потеряюсь весь я, Но ты письмо с любовью перечти. И посети места, где быт наш грешный Чередовался с тучей и скворешней, Где небо ты показывала мне, И где, рассветным увлечен рассказом, Срывал плоды бессмертья краткий разум — И храм провидел в хаосе камней… Тебе в глаза пусть краски бьют ключами, С твоими многоцветными ночами Мощенные безмолвием поля По милости небес — да разминутся… Прочла? Так не замедли улыбнуться: Пока писал, вдруг выздоровел я. 1975 СГУЩЕНЬЕ Даже сны без видений — гуще, Чем октябрьский воздух гор, Возвещающий и дающий Мудрость — ветру, уму — простор. Но его соберут морозы, Как букет предрассветных астр, И сгустятся в душе вопросы, Превратив ее в алебастр. И — хрустальной свободы линза — Этот воздух, зимой дарим, Будет пристальным зреньем признан, Созерцаем, как царь долин. И покроет любые сани, И заслонит любую щель. — Овевавший лицо, он встанет Цитаделью вокруг вещей. 1975 * * * В ту пору сонную, когда Молчанье — это точка зренья, — Листа над пропастью паренье И нежилые города — Собратья речи. А за нею, При каждом слоге на посту, Стоит, от крови сатанея, Завороженных дней пастух. 1975 ПОЭТЫ Я увидел — в разных странах На бинтах бумаги — перья, Как пинцеты в чистых ранах, А слова, являясь, пели — Альт, и тенор, и сопрано — В кабинете, в зале, в келье. Я увидел, как, раскинув Сотни пальцев музыкальных По больной клавиатуре, Свет лечил друзей опальных — И, сойдя, лежал на спинах, На ковре, соломе, стуле… 1975 ВАРШАВСКИЙ ЦАДИК На самой дальней из окраин, Где год великим шел постом И мор садился как хозяин При редкой трапезе за стол, Служил у мельника Иосиф. Порой, мешок с мукою сбросив Средь поля с неокрепших плеч, В страданьях слуха не утратив, Он видел ангелов-собратьев И слышал сбивчивую речь: «Поют, скрипя, дверные петли, Светильник полдня не погас, Ступай за нами — и не медли От смерти спрятаться средь нас! Пока, голодный, по морозцу Бежишь — и близится метель, Твой Сад Заброшенный разросся, С тобой свиданья захотел…» Он отвечал: «Я грохот слышу Солдат-губителей. Все ближе И неизбежней с каждым днем Сестер и братьев избиенье… Народ, скажу я, внемли пенью И засели нездешний дом!.. Я приурочен к злому часу, И если в страхе отступлю — Какие волны хлынут сразу? Кого из вас я утоплю? Творенье длится. Если сброшу Мешок судьбы средь бела дня, — Один из вас поднимет ношу, Его пошлют сменить меня!» …И светлый сонм, охвачен дрожью, Бежал, как искры от огня… 1975 ЧТЕНЬЕ КНИГ О чтенье книг — немое построенье Заиндевевших замков изо льда!.. И неприметно улицы старенье, И то, что шаг затверженный солдат Стал неуверенней, и то, что вовсе Исчез сосед, как слово из стиха, А годы разбредаются, как овцы, В твоем лице утратив пастуха, — Ты не заметишь, строя лучевые Кварталы зданий, гаснущих тотчас. Но выйдешь вдруг на улицы живые — Занять у них дыханья, истощась, — И встанет ель в дверях, как хмурый леший, И, распахнув бесшумную метель, Войдешь в кирпичный город, побелевший От снегопада множества смертей… 1975 Поэты Из цикла [1] КОЛЬРИДЖ Внезапно расцветает море, Обвито зарослями рук, Вздымаясь в бунте и крамоле, И над водою дышит Дух. И в отрешенном ранге флотском Пред Небом шкипер предстоит, И завещанье пишет лоцман Для развлеченья Нереид. И слышен шторма взмах последний: Над вознесенною волной, Над шлемом бурь, на самом гребне — Сразился Ангел с Сатаной! 1976 [2] ГЕТЕ Быть в сумраке — светом И тьмой — поутру, В метели — раздетым, Одетым — в жару, На Западе — шахом, А в бездне — летать И каверзным взмахом Пространства взметать… Творить — и лениться. Мелькнет эполет — Учтиво склониться, И плюнуть вослед! 1976 [3] НИЗАМИ В светлейших долинах лежал твой удел, Но сам ты в один из семи Тех дней невечерних слететь захотел, Как лист, и ослепнуть с людьми. Ты вышел, покинув бессмертный простор, Гремя золотыми дверьми, Вослед не послышался окрик: «Постой!» — С небес безразличных семи. Но, если стыдишься стать братом вещам, Мое увещанье прими: Я родину душ по ночам посещал, — И ты посети с Низами! 1976 [4] ПЕТЕФИ Зеркальное застывшее пространство, Родные колосящиеся степи, Вода и свет, обнявшиеся страстно, — Свежа, недвижна родина Петефи. Но, недруг сердца и мечты союзник, — Душой кляни, а языком приветствуй, — Со свитой чисел, офицеров грузных, Шагает Время мимо строя бедствий И говорит: «Я честью заклинаю: Исполни долг, а после славы требуй — Верни всю кровь бурлящему Дунаю, А весь порыв — безоблачному небу!» 1976 УЛИЦА БУДУЩЕГО В начале — тихий дом, и здесь Живут герои Ариосто: С них смерть навеки сбила спесь, У них бесхитростно и просто Цветет блаженство на лице. А близ провала — там, в конце, Есть особняк героев Кафки, И каждый мыслит: «Как я цел Остался средь вселенской давки?..» — И не решит никто задачи… …На протяженье мостовой — От Дома смеха к Дому плача — Подземный мерный пульс живой, И крови полная отдача И поит, и во всей красе Сырую землю содрогает… С тем сердцем, словно Одиссей С сиренами, мой слух играет. 1976 * * * Был мальчиком кудлатым, И у корней, где мох, Как рядом с тайным кладом, Стоять часами мог: Там муравьи копали, Фундамент возводя, И маленькие пальмы Лоснились от дождя. И жил народ любезный В стране лесов и вилл, А он, как дух небесный, Над нею волен был. Но мальчик стал подростком — И ощутил, скорбя, В садах, под корнем скользким, В такой стране — себя. И только много позже, Покинув путь кривой, Внезапно понял с дрожью, Кто смотрит на него… 1976 БЕЗРАССВЕТНЫЙ КРАЙ Вблизи гнездящихся меж мыслей Домов, гнетущих и квадратных, Близ газовых заводов, близ ли Орудий пахотных и ратных, — Не знаю, только в гиблом месте Толпятся ночью под покровом Чернеющих, как дым, известий: Не жди рассвета в мире новом! Его не будет. Проходи же. Привыкни к жизни одноцветной! — Но смотрят вверх. И небо ближе. Росою пахнет предрассветной. 1976 * * * Мне прежде яви открывалось В широком сне: Деревья стягами взвивались, И крепостями надмевались Леса к весне. И снился ты: твои полеты, Паденья крик, — Цветущих яблонь повороты, Вперед смотрящий, с видом Лота, Седой цветник. И только так могло случиться, Слетевший лист: В преддверье смерти — чем лечиться? Предначертанье ветра — чисто, И сам он чист. 1976 БАЛКОН Внезапною зарею ранней Разбужен мальчик. Он взволнован Цветным сверканием собраний И бесконечно звездным, новым, Слепящим небом. Там, над домом, Все ожило — и смотрят люди Вслед лицам, некогда знакомым, И взглядам, гаснущим в салюте. И на балконе замер мальчик: Под ним — в сибирский лес длиною — В обрядовых застыла плачах Толпа зарезанных войною. Но вдруг — средь мертвых — вдох и выдох: Из них один стоит всех выше, Один из некогда убитых Над городом внезапным дышит… И понял он, что без порезов Прожитых жизней — жив не будешь, Что прошлое не схватишь трезво И только опрометью — скрутишь. 1976 ЧАЙКА Из цикла «Песни безумца» От облака к облаку перелетая И все оставаясь внизу, Ты, острая чайка, ты, чайка крутая, Зачем накликала грозу? Иль думала ты — урагана порывы Покажут бескрылому мне Сверкание громом разбуженной рыбы На черной от дыма волне? Покажут, как в лаву кипящую рельсы, Состав ослепив, перешли, Как рушатся грады, взметаются веси И кровь вопиет от земли? Покажут, как, страны в созвездья взметая, Впадает Земля в забытье, — Ты, лютая чайка, ты, чайка литая, Ты, мертвое время мое… 1976 * * * В солнце птицы стреляли, как в цель, Затащив беззащитное за реку. Вдруг — дыханье Его на лице: Я горел. Он держал меня за руку. В торопливой, толпливой воде Он не дал, по наитью единому, Обезмолвиться в мире людей, Стрекотать средь полей по-звериному. Но и зрячим поет поводырь И прозренье надежное дарит нам — Ярче сада, бурливей воды И заката священней и памятней. 1976 * * * Красота безропотна. На всем — Отпечаток боли и терпенья. Поле, заселенное овсом, Готика куста, чертог репейный — Не ответят, если запоешь. И молчанием неразделенным Все полно. А сожаленье — ложь, Словно плач царя над разоренным, Поступь дыма по овражным склонам, И умершим — долгожданный дождь… 1976 * * * Сколько листьев! Сколько душ, Вырванных из тела, Взелениться в эту глушь, Прорасти успело! Сколько плача в городах, На ветвях — рождений, Из подвала на чердак — Сколько восхождений! Сколько судеб, сколько доль В узенькую дольку Обратил лесной король, — Сколько листьев! Сколько… 1976 Страх 1 Бежит, не убегая, Закатная река, Ее, не убивая, Пронзает луч клинка, А в ней, в траве-короне, Простившись с белизной, Лежит, не похоронен, Зеленый царь земной. 2 Чем дольше я смотрел, тем тверже Был убежден, что это — зверь: От скул с нетерпеливой дрожью До хищных складок у ноздрей И влажных глаз нечеловечьих, В которых шаткий ум дремал… Но, убежденный льстивой речью, Я забывался — и внимал… 1976 По́зднее Все волненья обмелели, Забывается недавнее. Словно постоялец в теле, Суетой душа не сдавлена. Думал: в ум стучится гибель, Это лето — не во сне ж его Мир летящий залпом выпил, Чтобы стать снежнее снежного? Расцветали, опадали, Созревали, чтобы выстелить Путь белеющих сандалий, Проложить смертями чистыми — Тем, сходящим свыше, тропы, Чьи ступни не свыклись с трением, И они прошлись для пробы По снежинкам, как по терниям, И поют: «Мы тоже снимем Угол с высохшими розами В помещенье этом зимнем С облетевшими вопросами…» 1976 * * * Снова лампа зажжена, Ждешь любви и сил прилива, Как в родные времена — Под ночной немой оливой, Где лампада боязливо Гасла с приближеньем сна. Это ты? А если нет — Отчего же так похожи Мысли грушевая кожа, Чувства персиковый цвет? Почему приходит то же Слово через сотни лет? Это ты? А если да — Я люблю тебя, как раньше, И меня твой стих звенящий Увлекает, как вода, Сквозь смертельных бедствий чащи — Вот на этот луч, сюда. 1976 ДОЖДЬ Поэма Средь войск земли — благословенна будь, До неба ростом — армия морская! Тысячекратно преграждая путь И снова беспрепятственно впуская, Поешь: «Воскресни — и из тучи пей!» И вновь — у губ, и вновь свистишь поодаль… Бубенчики распавшихся цепей И путы с неба спущенной свободы! Когда в гробницу страха жизнь легла, Когда безумье было облегченьем, — На ум, как на спаленные поля, Вы низошли пророческим реченьем! Вы пели властно, к вечности будя, У времени на густохвойных склонах. Спою и я, за струями следя. И терем без единого гвоздя — Да будет крепче кровию скрепленных!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . …Был вечер густ. Играл бессонный Рихтер. И, выйдя в мелочь свежего дождя, Суть музыки запамятовал Виктор. Она взошла в сознанье погодя — Когда во всю ревущую длину, Устав от запахов вокзальных, поезд Обрушился в вечернюю волну — И пел, во тьме мелкопоместной моясь. И в тамбуре мелодию одну Зрачки твердили, станции встречая. И в ней стакан недопитого чая, И лишний, осчастлививший билет, И дама, поводившая плечами От скуки, и концерты прошлых лет — Кружат весенней сорванной листвой, И каждый лист — живой в многоголосье, И длится равновесья торжество Как чудо в их нахлынувшем хаосе. И это — Бах и музыка его… …Одиннадцать мелькнуло полустанков. Шлагбаумы с расцветкой арестантов Впускают поезд. Виктор видеть рад, Как на плакате два бойца из танков Встречают прошлой осени парад. Дождь, бывших пассажиров подхватив, Как опытный носильщик чемоданы, Уносит их. И в суете мотив На станции сиротской долгожданной Теряется, свой скользкий луч скрестив С березовыми мокрыми ветвями. И Виктор ищет, шевелит бровями, Но нет — не вспомнить. И темно притом. Здесь только пьяный хвалится правами, Да туча ловит мир открытым ртом. И свет заката тает восковой, А через рощу путь еще не близкий, — Да ну его, мотив. Ведь не впервой. Ведь он не паспорт: выбросишь без риска… …Большим плащом накрывшись с головой, Уходит Виктор в воинскую чащу. …И жизнь с дождем несут сквозь лес журчащий Его, как полуспящее дитя Отец усталый, засыпая, тащит… Забывшись, словно медленно летя, Он шел меж веток, не заметив, как, Мелодию тропинки прерывая, Фонарь в дотоле незаметный мрак Вонзился и сгустил его, кивая Дубов косматых тенью. Лай собак Прошел, как дрожь, по утреннему лугу. И вдруг, подобно вспугнутому кругу На камнем растревоженной воде, Расплылся бас: — Привет душевный другу! Здорово, Виктор! Пропадаешь где? Дождь, пробуждая, падал на лицо… Всмотревшись, он вскричал: — Откуда, Яков?! — И под навес на ветхое крыльцо Взошли. — Во всем и всюду одинаков И сызмальства считаясь подлецом, Ты опоздал часочков этак на́ семь… И на крыльце запахло пятым классом И окриками школьного двора… — Вчерашним чаем эту полночь скрасим! — Я так подумал — дверь открыть пора… …Возня с замком, каникулярный смех, Скрип, запах чая и сырой фанеры. — Полдня в кустах скрывался ото всех, И только ливень действовал на нервы. — Переоденься! Не соболий мех, Но рубище, достойное дервиша… Строй дождевой маршировал по крыше… — Так от кого ты прятался? Ответь! — За стенкой кто? Соседи? Можно тише? — Там Васька. Расхрапелся, как медведь. — А, это тот, что восемь лет назад… Он жив еще? — Как слышишь. — Снова стонет? Он, видно, жизни и во сне не рад: По крикам судя — и горит, и тонет… — Что ж, получил по долгу службы, гад… Так что ты? Не по этому ли делу? — А разве так не видно? Не в беде ли, Ушедши из дому, под ливнем ждут, Пока душа не отсыреет в теле, Глядясь в стекло стекающих минут? А в чемодане — шесть любимых книг, Электробритва, рижский хлеб и вафли… Сидишь — и поджидаешь каждый миг Гостей незваных… Ну скажи — не граф ли? — Так ты боялся, чтобы не настиг Тебя закон карающий на даче, Притом не на твоей? — Могло б иначе Все обойтись, не так, как в прошлый раз… Я верю в Бога, только не в удачу. Два года ссылки. Бог от срока спас… …Вдруг свет погас. Тогда в беседу их Включился дождь, безмолвно-говорливый, И от его признаний Яков стих И сидя задремал, почти счастливый… …И был рассвету дорог каждый штрих Дождем густым расчерченного сада, И он решил: художнику не надо Мешать, а рядом тоже места нет — И за садовых влажных туч ограду Он скрылся, седоватый сея свет… — Я утром, дом разыскивая твой, Названье слышал — «Воинская роща»… Неужто там, прикрытые листвой, Стоят ракеты? Объясни попроще, — Спросил, очнувшись, Яков, чуть живой От сновидений тягостных без счета. — Там, кажется, в войну стояла рота, — Василий врал. — Не помню уж сейчас. Иль просто так — назвали в честь кого-то: Помещика… Пошли туда, как раз!.. …А дождь к утру немного отдохнуть Намерился, друзьям предоставляя Свою замену мелкую и путь В глухом лесу, хранившем запах чая. Им воздух и теснил, и полнил грудь Предчувствием полетов небывалых, Им жизнь в сменяющихся покрывалах — В зеленых, голубых — входила в кровь И пела им, как могут на привалах Петь воины очищенных миров: «Средь скал и садов твоих — Как вихрь, Олени, олени! Сквозь сорок слепых поколений — Ты сердцем лови их! Здесь — полночь и полурассвет: В родстве с глаголами вещих, Там — дети убитых, воскресших — В сиянье, в игре, в торжестве! Прислушайся и пойми — В семи Свечах Твой фитиль зачахший И воск Твоих войск Зажжен Моленьем мужей и жен — И пламя вскипает в чаше! Кому во врата вступить — И солнечной крови У мертвых веков в изголовье Горстями испить? Средь скал и садов, Средь оленьих следов — От света миров замри! Там луч, не ломаясь, длится, Там грозных Ангелов лица — В границах Новой земли!..» 1976 ВСТРЕЧА Поэма Снег таял, над страной огромной Сочился с крыш, а возле нар, Внизу, скопился лужей темной И людям кровь напоминал. Но он ее с земли смывал, И лишь в горах взгремело звонко — И снежно-каменный обвал Убил бежавшего ребенка… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . …Их четверо, средь них витает Дым сигарет и рой теней, И каждый об одном мечтает — Поговорить наедине С другим. Вино на самом дне, И льдинкой будущее тает. Они сошлись к какой-то дате, И каждый свой язык стерег, И каждый знал, что здесь — предатель, Подозревал двоих из трех. И встретились они некстати: Здесь крест трагических дорог Стальным гвоздем скрепиться мог. И с каждым вздрагиваньем лифта Их в дрожь бросало, четверых, И зарождалась не молитва, Но неосознанный порыв В их душах. — Прочь из этой темной Поры тянул и к смерти звал… Снег таял над страной огромной, Сочился с крыш и кровь смывал. И каждый видел два — враждебных, Одно — любимое лицо. В слепом преддверье дней судебных Оно пленительной пыльцой Пчелиной памяти казалось. В слепом октябрьском саду — Одна нетронутая завязь… И в улей смерти рвался дух — Влететь негаданно и круто, С амброзией внезапных слез, С последними словами друга, С которым верил, плакал, рос. Но даже это не сбылось… Внезапно обрывался выдох, Нежданно обжигался вдох: Смешенье жизней — не разбитых, Но тьмой растертых в порошок, И голоса ослепших скрипок Над крематорием надежд… Как снег на крыше густ и свеж, Как на земле от крови липок! Кто нас судом неправым судит? Он черен, зорок, не раним. Он обрывает нити судеб, Мы все виновны перед ним. Кто братьев выстроил в колонну? В тюрьму, на муку и во тьму Они идут — по одному, По тысяче и миллиону… 1976 ВЕРХНИЙ САД Из поэмы …Им, четверым, открылся этот сад Однажды ночью, и открытье это Росло, как гром, и длило свой раскат, Окликнув в сердце каждого — поэта. Среди росы стихи слагались вслух — Пока, как вор, в орешник сумрак лазил, Пока звезда, чуть видимая глазу, Натягивала воздух, словно лук. Крутые шевелились корневища, И мальчики сидели на камнях, И Верхний сад их возносил все выше, Рассыпанными звездами обняв… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . …И так они встречались часто. Их мыслям было не впервой В полночной люльке слов качаться Меж строгим небом и травой. И кто-то приходил не к сроку, И ждал других, и внятно рос, На скрытую глядел дорогу, Тенями пройденный насквозь. У входа в сад, у трех берез С переплетенными корнями, Они садились вчетвером, И кто-то вслух: — Смотри — над нами Так пусто — покати шаром… Одни ковши, круги, квадраты — Неисчислимые караты, И пусто все ж. — К чему ты клонишь? — Пусть небосвод глядит царем, Но лучшие из всех сокровищ Лишь на земле мы соберем… Незримый рост, и грусть, и шалость, И постиженья жизни страх. И сада жалобы мешались С шипеньем хвойного костра… Пока к рассвету мрак не выцвел, Огонь для каждого из них Играл на трех прекрасных лицах Сонату судеб неземных… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . …И если кто из четверых на миг Опомнится среди забот житейских, То Верхний сад ему из вод Летейских Протянет ветви. Хоть одну из них… На той земле, где восковеют лица, Назад мелькнувшим взглядом улови Июля чудотворную десницу И Верхний сад — предвестие любви… 1976