Из книги «Под яблоней» (1991–1996)

* * *

Ты, душа, была повсюду лишней,

Так хотелось вести потеплей!

Тонкобедрый, поступью неслышной,

Входит русский бережный апрель.

Робкий, выжидает и боится,

Ранних крыш касается слегка,

Чуть смягчает медленные лица,

Быстрые сгущает облака.

И отмеренной, последней манной

Посыпает странствия твои:

Это он — твой суженый и званный,

Из-за тучи взгляд его лови.

Это свет Земли Обетованной,

Это встреча с Небом — не вдали.

Это он — твой суженый и званный.

Льдинок трели… Скоро — соловьи!

1991

* * *

Орлий клекот возрожденных народов!

Как бросается на добычу

В распростерто-хищном величье

Царь — отец птенцов черноротых,—

Так на будущее бросаются

Племена, воспрянув от сна,

И крылами земли касаются,

На лету обновив имена!..

1991

* * *

Москва — подъемы и спуски,

Запутанные дворы,

Мне твои переулки не узки,

Мне загадочные дары —

Твои глубинные зданья,

Бастионы побед и обид,

Готовые на закланье,

Но свято блюдущие быт

Старушек в белых платочках,

Детей в детективной сети,

Ворующих счастье с лоточков

Неполных своих десяти,

Партийцев, стойких в неверье,

Святящих тайком куличи,

И юношей, скрытных в апреле,—

Попробуй, хоть в чем уличи!

Москва — вечерние встречи,

Неведомо где и как,

Зрачков крылатые речи,

Единственные в веках…

В каком-то ином измеренье

Я видел Престол в вышине,

И в неопалимом горенье

Сошел этот Голос ко мне:

Наверно, все только приснилось,

Иль светом играла листва,

Но все же — я вымолил милость

Для самых любимых, Москва!..

1991

* * *

Закат почти остыл,

Но все кипят кусты

Горячей силой первой зелени,

Как свежих городов подвижные пласты,

Словно на облако воссели мы

И дивно смотрим с высоты.

То лист приблизится полураскрытый,

И все прожилки-улицы видны

С домами, семьями, живущими в них кратко,

Переходящими в росинки без остатка,

То город отодвинется — ведь мы

Глядим с небес и воздыхаем сладко,

И пища наша — мед и дикие акриды.

Куст жив — огромной верой в свет сокрытый,

Который в сумерках еще ясней, чем в полдень,

Останься тут со мной — и миг подстереги,

Когда патроны этих малых родин

Наружу выбегут — мальцы-кустовики,

Едва их кликнут звездные спириты!..

1991

* * *

Свой свет, свой светоч — в каждом веке.

Когда пройду я все века,

Круг завершая в каждой Мекке

В цветном наряде мотылька,—

Мне будет свет иной дарован,

Тот кроткий свет не опалит,

Он зримо мудр и в страсти ровен —

Не Антиной, не Ипполит.

Скорее, это свет Сократа,

Объявший, как златой кристалл,

Свет всех веков, что я когда-то

Поодиночке облетал.

О, пусть они сольются, пусть я

Пойму, что было невдомек:

Кружил вокруг огромной люстры

Сто раз сожженный мотылек.

1991

* * *

Так. Разбежаться — и взлететь!

И все быстрей и безотчетней

Дерн под стопой, уже неплотный,

Травинок стрекозиных сеть,

И все сплелось, и все поет,

Стирает грани изумленье,

И вдруг иное измеренье —

Полет!

Так разбегаются в стихи:

Минуты, дни неразличимы,

Сплетая следствия, причины

В объятьях вьющейся строки,

Легчает слов и линий смесь,

Пронизана созвучий жженьем,

Прыжок, и ты одним движеньем —

Не здесь!..

1997

* * *

…Потому мы медлим и парим

Над равниной — картой темной длани,

И боимся вслух назвать своим

Этот свет, восставший над телами…

1991

* * *

Твои желанья — ласковые, ланьи

На грани сна,

И выдоха, и выхода. На грани

Бесплотной жизни, где судьба ясна,

Как воздух в детстве:

Будущее вместе

С прошедшим видишь,

Улыбаешься сквозь сон.

Поляну обежишь,

Из поля зренья выйдешь —

И в душу мне войдешь,

Как небо невесом…

1991

Асклепий

Отдан Асклепий прекрасный на воспитанье Хирону:

Выше пупка — человеку, ниже — гнедому коню.

Низкошуршащие травы, высокошумящие кроны,

Небо, одетое в пурпур, море — в живую броню,—

Все воспевает, все молвит, и будущий бог врачеванья

Слышит от старца, следя за взглядом его золотым,

Слово травы, кипариса,— всех языков толкованье,

И в ликованье внимает его поученьям святым.

«Есть исцеленье в огне, воздухе, почве и водах,

Сделай лекарство из трав, мыслей, страстей и слогов,

Слушай, как души жужжат в загробных провидческих сотах,

Сердца печаль уврачуй смертных, наяд и богов…»

…Отдан прекрасный твой дух на воспитание телу,

Слушает голос его, учится всем языкам,

Терпит, смиренно учась врачеванья высокому делу,

Чтоб исцеленье нести расам, мирам и векам.

1991

* * *

…А ветра вдоволь, и неважно,

Что жизни — скупо и чуть-чуть,

Пока утраты вздох протяжный

Свободно наполняет грудь.

Есть в горечи своя услада,

Предвестье всех посмертных встреч,

И ликовать и плакать надо,

Чтоб в тот же прах по-детски лечь.

1991

Собор

Разумный инок в странные века

Разбоя и наивности

Считал по четкам облака

И жил средь всякой живности

В лесу медведей и молитв,

Жестокости и святости,

Где сердце от желания болит,

От райской замирает сладости.

Ему в полуденных лучах

Клики Менад вакхических

Звучали, чтобы не зачах

В познаньях схоластических,

Ему Наяды в дар несли

Мониста рыб серебряных,

Ласкались Гении Весны

Средь кельи снов неприбранных,

Под палисандровым крестом,

Молитвенными мантрами —

Лежали в ужасе пластом

Сильфиды с саламандрами,

Сен Жан — удачливый авгур —

Навстречу шел с литаврами,

Как возвращался сэр Артур,

Расправившись с кентаврами…

Так вел Христос, любя врагов,

И в целях политических —

Схоластов, эллинских богов

И чудищ строй кельтических!..

1991

Бабье лето

Наших буден полубог

Угловат и кособок.

Двери — настежь, думать нечего:

Хвойных рощиц фаворит,

Он улыбкою застенчивой

Ранний сумрак озарит.

Недосказанное скажется,

День всезнающ, вечер тих.

Ласково на холст уляжется

Жизни смысл — последний штрих.

Небеса темно-лиловые

До весны вместить велят

Страсть и ласку Аполлонову

В любопытно-робкий взгляд.

Наших буден полубог

Угловат и кособок…

1991

* * *

О спутники мои печальные,

О плакальщики на горах!

Вернулись годы изначальные,

Сна с явью таинства венчальные,

Смотрите — воскресает прах!

Скорей сюда, вместить способные

Величье чудных перемен!

Душой места покиньте лобные,

Отриньте помыслы загробные,

Гоните прочь неверья тлен!

Иль вы навек уже привязаны

Ко дням безумным и слепым?

Не вам слова Христовы сказаны,

И ваши души не помазаны

Елеем Вечности святым?..

— Но нет ответа. Запах сырости,

Неплодной почвы слезный вид,—

О запустенье! Трудно милости

На увлажненном камне вырасти,

Нет — камень не заговорит!

1991

Клятва

— Я пойду за тобою, пойду за тобою!

— Ты пойдешь ли за мною, пойдешь ли за мной?

— Буду верной душой, буду доброй рабою

В осязаемой тьме, в густоверти земной!

— Ну, а если меня повлекут на аркане

По ножам земляным — по предсмертным камням?

— Кровь сольется с ручьем, с облаками дыханье:

Та же страсть, тот же страх предназначены нам!

— Ну, а если взлечу в белопенном сиянье,

И оставлю тебя на цветущем лугу,

Год за годом — одну, в ожиданье свиданья,—

Ты пойдешь ли за мной?

— Нет, прости. Не смогу.

1991

* * *

Сжимается в лед вода,

И укрепляется дух

От холода и труда —

Церковного брака двух

Начал. Бесстрастно звезда

Горит — над землей обид,

Рыданий, потерь, вреда.

И череп царя пробит,

И мозга блестит слюда.

И снегом Друид кропит

Сиротские города.

Но крепок дух, вопреки

Давленью и власти льда:

От хладного трупа реки

Он взгляд перевел туда,

Где пастыри песнь поют,

Забыв про свои стада,

Где с тронов цари встают —

И вдаль их ведет звезда,

Где свят ледяной приют

Рождественского Плода!

1991

* * *

Ветки. Листья лунные вдоль стен

Из китайской Книги Перемен.

Век ночной. Осенний век нам дан —

Дальним душам. Детям давних стран.

Мрак. Ума последние плоды.

Русских пагод странные сады.

Свет. Любовь в бревенчатой ночи.

Лунный ливень. Помни. И молчи.

1991

* * *

…Когда вбегу в ограду

Обители иной,—

Услышь сквозь грохот града

Мой оклик за стеной.

Сквозь град секунд стучащих,

Сквозь сердца мерный бой

Ты вслушивайся чаще —

Я говорю с тобой.

Вот оглянулся робко,

Испуганный олень:

Тонка перегородка,

Блестящий долог день.

Ты слушая не слышишь,

В упор не разглядишь,

Моим дыханьем дышишь,

Мои слова твердишь.

Смерть нежная хотела

В забвенье полонить.

Но страсть живет вне тела,

Вне мира длится нить.

В ушко судьбы стальное,

Как луч, ее продень.—

Нас сочетал с тобою

Осенний тихий день.

1991

Разговор в грозу

Речь почему-то зашла о лжепророках,

О предреченных и не наступивших сроках

И о других вещах, таинственных и глубоких…

А за окном, рыдмя рыдая,

Публично кается гроза —

Безудержная, молодая,

И выйти из дому нельзя.

Мы говорили негромко о лжемессиях,

О судьбах и лицах их, трагических и красивых,

И о пославших их светлых и темных силах…

Звучит в высотах гром анафем,

Мрак и отчаянье — внизу,

А путники — неужто вплавь им

Стремиться к дому сквозь грозу?

Мы незаметно и странно пришли к решенью,

Что, когда слишком желаешь и ждешь свершенья,—

Плоть устает, и мечта терпит крушенье…

А градины, как кони, скачут,

Как мысли Саббатая Цви,

И ливень сетует и плачет

О несвершившейся любви.

1991

* * *

Полная раскованность сознанья —

Вот стиха начало и конец.

Скрипнула, запела дверь резная,

Входит запыхавшийся гонец

В бирюзовый заповедный терем,

Оглашая громко и всерьез

(О, конец рыданьям и потерям!) —

Вести вечереющих берез.

Он вступает женихом и братом

По боярским яшмовым полам

(О, конец страданьям и утратам!) —

С ним вся жизнь отныне пополам.

Пополам — вино, и хлеб, и вера,

Смех при громе, музыка в тиши,

И — стиха единственная мера —

Полная раскованность души.

1992

Молитва

О сын Иакова, ты слышал Божий зов

Не с гор пустыни, а среди лесов,

Средь кленов-яворов российских,

Где славословят не левиты,

А стаи малых голосистых

Певцов. И свитки были свиты

Из тысяч тропок и путей,

И встреч нежданных, и потерь.

И эти свитки развернулись

Торжественною чередой

Резных и древних сельских улиц,

Церквей, растущих над водой.

В садах заросших и забытых

Блуждал ты, истину ища,

А вечер, словно древний свиток,

Величье Божье возвещал.

Ты жил в России, как во сне,

Среди чудес ее не зная,

Что Божий голос в сей стране

Величествен, как на Синае.

Ты тайным кладезем владел,

Что утолял любую жажду,

Ты мог услышать каждый день,

Что в жизни слышат лишь однажды.

О сын Иакова, тебе являлся Бог:

Его ты всякой ночью видеть мог.

Он был в короне крон кленовых,

Был в лунный облачен подир,

И светом строф, до боли новых,

На всех путях твоих светил.

Он в веру темных изб заснувших,

Веков дремучих и минувших

Тебя безмолвно обратил.

О сын Иакова, и ты стоишь пред Ним,

Десницею лесной взлелеян и храним.

Как лес, ты вырос до ночного неба,

Как лес, твоя молитва поднялась

За этот край. Еще нигде так не был

Певуч, раскатист, внятен Божий глас,

Как здесь — в стихами дышащей России.

Проси дыханья ей. Проси и ты,

Как предки неуступчиво просили

Средь огненной и грозной темноты.

1992

* * *

Одуванчиков маленьких солнца

Загораются первыми. Хочешь —

Мы вприпрыжку сбежим по холму?

Хочешь — горе тебя не коснется,

Все печали, что ты себе прочишь,

На себя, на себя я возьму?

Отменила весна власть былого,

Говори — все свершится, как скажешь,

Над событьями будущих дней —

Властно, властно весеннее слово!

Травной волей судьбу свою свяжешь —

Нет под солнцем той связи прочней.

Стань одно с этой лиственной мощью:

Я с тобою единым дыханьем

Глубоко, словно в дреме, дышу,

И, взлетев над стоглавою рощей,

Над рекой — синих духов лоханью —

За тебя, за тебя лишь прошу…

1992

Пластинка

Впервые мальчик посмотрел влюбленно,

Впервые крови ощутил прибой,—

И навсегда пластинка патефона

Пропела так: «Мы встретимся с тобой…»

И он встречает годы у перрона,

И он глядит с надеждой и мольбой,

А на дворе пластинка патефона

Поет, поет: «Мы встретимся с тобой…»

Ах, сколько раз он принимал за встречу

Случайный взгляд, случайные слова,

А встречи нет, она опять далече,

Хотя с деревьев падает листва.

Дрожит фонарь, листву роняют клены,

Ночной состав гудит, полуслепой,

А стародавний голос патефона

Еще поет: «Мы встретимся с тобой…»

К нему заходят, чтоб на миг согреться,

На миг развеять пустоту и тьму,

Но вновь и вновь он раскрывает сердце

И отдает — неведомо кому…

Так — с детских лет до старости — бессонно,

Его надежда, наслажденье, боль,

Поет небесный голос патефона:

«Мы встретимся, мы встретимся с тобой…»

1992

* * *

Не в ту забрел, наверно, степь я,

И ночевать бы мне не здесь,

Но на закате я небес

Не проглядел великолепья.

Не те я подыскал слова,

Не передал и трети смысла,

Но над крестом моим повисла

Одушевленная листва.

Лесов заливистых левиту —

Не под крестом бы мне лежать,

Но мятна луга благодать,

Плющом надгробие повито.

Все так. Все близко. Все сбылось.

И всюду — песня, только слов нет:

Ответом неба нежно обнят

Земли робеющей вопрос.

1992

* * *

Солнце весеннее, солнце весеннее,

Выше беды и блаженства — оно!

Сколько при солнце весеннем посеяно,

Летнею гневной жарой сожжено!

Гнева кончина — души воскресение,

Хлеб устоял под лучом ножевым.

Солнце осеннее, солнце осеннее,

Лик милосердный над полем живым!..

1992

* * *

Моей надежде не чужда

Вон та звезда,

Как взгляд, открытый навсегда,

Сказавший «да».

Миры меж нами и века,

И все ж близка

Она ко мне, как светлячок.

А ты — далек.

Ты рядом, но — какая грусть —

Не доберусь

Крича, шепча — никак, никак,

Мой друг, мой враг!

Но — луч любви сквозь маску льда —

Глядит звезда,

И до конца она со мной

В ночи земной.

И, сколько волком ни гляди,—

Я не один:

Есть взгляд, открытый навсегда,

Сказавший «да».

1992

Тени

Это было в полнолунье:

Двухэтажный особняк

Впал в весну, ополоумел,

Полночь юную обняв

Колоннадами-руками,

Как минувшими веками.

Я, едва лишь возмужанья

Перешедший Рубикон

(Связки крепли, но дрожали),

Каждой ночью на балкон

Выходил: владельцу дома

Грусть моя была знакома.

А решетки и перила

Тень отбрасывали так,

Будто это говорили

В час Творенья свет и мрак:

В круге света непорочном —

Тень орнаментом барочным.

И от тени тень — печатью —

В память верную легла,

От строфических зачатий

До надгробного угла,

Где гортань стихом последним

Захлебнется — глиной, щебнем…

Тень от памяти простерлась

Этой строчкой на листке —

Полнолунья ожил голос

На немыслимом витке,

Ты прочтешь — в твоем владенье

Ляжет в душу тень от тени.

Я же, на балконе этом

Простоявший до утра,

Был пожалован в поэты

Лунным росчерком пера.

Тени меркли и бежали,

Связи крепли, но дрожали:

Связь беленой колоннады

И пульсации живой,

Моего ночного взгляда

И волненья твоего,

Лунной страсти стихотворной,

Смерти — и решетки черной.

1992

* * *

Всечасно заново учиться

У смерти, осени, тоски:

Молчала черная волчица,

Чьи Ромул теребил соски.

И — порожденья вечной ночи —

Молчали, вызваны Луной,

И небывалый город волчий,

И убиенный брат грудной.

1992

* * *

Та ночь, сомкнувшая двоих,

Где солнце средь глубокой тьмы,

Где корни слов во снах твоих

Созвучно переплетены,—

Та ночь, где прячутся стихи,

Та кладовая бытия,

Та страсть рассудку вопреки,

Восторг и родина твоя,—

Живые знают, что умрут,—

Невзрачный серый коробок,

Хранящий жизни изумруд,—

Та тьма, где обитает Бог…

1992

Архонты

Стоят разгневанные стражи

И песню вещества поют,

И не пускают в свет, и даже

О небе вспомнить не дают.

Для струек света незаметных,

Что льются через их зрачки,

Ловушки ставят в элементах

В тугих молекулах — силки.

Задушен крик на первой ноте:

Ни вслух, ни шепотом — не сметь!

В смирительной рубашке плоти

Меня влекут из смерти в смерть…

— Проснись, проснись! — Заря апреля

Бранит и гонит сон дурной.

Разброд в душе и тяжесть в теле,

Но Свет по-прежнему со мной.

И ждут меня труды земные,

Друзей участье, день весны,—

Да мало ли какие сны я

Видал за жизнь? Да ну их — сны!

Немножко, правда, душно, тесно,

Темно, но сон-то здесь при чем?

В окне открытом свод небесный

Огромной тучей омрачен.

И отсвет черный и багровый

Лежит на кронах и на мне,

И взор крылатый и суровый

Бросает в дрожь… Я не вполне

Проснулся? А весна? А сон-то?

…Молекул неразрывна сеть.

И красные зрачки Архонта

Меня влекут из смерти в смерть…

1992

* * *

Он глядел на звезду — на сиротскую, вдовью,

Сквозь палаческий мрак, сквозь казнящую тьму:

Переполнилась чаша и пенится кровью,

Как же грех мировой понести одному?

Он решился — и длится Голгофская кара,

Ей в веках и народах не видно конца.

И стоит Вероника у Бабьего Яра,

Умирающим пот отирая с лица.

1992

* * *

Среди поля, среди луга,

В зелени державной,

Где никто не видел плуга,

Трактора — подавно,

Где по небу — перья павьи

Сумеркам навстречу,

Где ложатся в густотравье

Парочки под вечер,—

Там сидит юнец-философ,

Сельский самоучка,

Вся душа — в вечерних росах,

И блокнот, и ручка.

Мысль его, как поднебесье,

У зари во власти,

Пишет он о равновесье

Разума и страсти.

Месит напряженным взглядом

Полусвет со тьмою…

Я сажусь тихонько рядом

И не беспокою.

Жду, когда совсем стемнеет

В мире темноглавом,

И писать он не сумеет,

И пойдет по травам.

Вот на стол метнули сутки

Карту черной масти:

Мы толкуем о рассудке,

Соловьи — о страсти.

И всю ночь кусты — в движенье,

Кроны — в танце грустном:

Ведь подвижно напряженье

Меж умом и чувством.

1992

Воспоминание

Рябь на пруду. Отторжение.

Робкая тяга и плач.

Дробно дрожит отражение,

Дождик почти что горяч.

Добрая радуга шаткая —

К вечности мостик кривой.

Что ни тверди, а душа твоя

Молится за него…

1992

* * *

Сильные страсти даются возвышенным душам:

Как же иначе душе на земле удержаться?

Небом окликнута, звездной притянута силой,

Держится страстью душа мудреца и героя,

К нижнему миру прикована яростным телом,

Тросом желанья златым, вожделения цепью железной.

1992

* * *

...Любовь не знает сна и расстоянья.

И молодой рыбак, в глаза взглянувший

Царю царей, Спасителю живущих,

Стал видящим сквозь царства и столетья

Возлюбленным, Апостолом любви.

Любовь не знает сна и расстоянья…

1992

* * *

Жалею и чую любого,

По торжищам века ведом,

Но знаю единого Бога

И детства единственный дом.

Я мог бы в листву не рядиться,

Стряхнуть и развеять дотла,

Но как мне уйти от единства

Небесных корней и ствола?..

1992

* * *

Еще играют, зеленея, листья

И по лугам несут благую весть,

И Божьего слепящего величья

Не в силах мирозданье перенесть.

И силой ветра, и порывом солнца,

И разноречьем трав, склоненных ниц,

Оно тревожит и зовет: «Дотронься,

До белосветной Ризы дотянись!»

Но падает рука. Смолкают гласы.

Напрасный усмиряется порыв.

И кланяется Клен — блюститель часа,

Калитку кроткой Осени открыв.

1992

* * *

Властные астры осеннего всплеска

Сил детородных земли!

Вы ль красоты разделенностью резкой

Разум от краха спасли?

Вы ль протянули мне красные длани

Из увядающих трав,

Вашей ли славой в закате желаний

Дух мой воинствен и прав?

Он раскрывается — острая астра,

Весь ощетинясь в лучах,—

Смертное сердце, стучащее часто,

Снов черно-красных очаг!

1992

* * *

…И то, что вырос я в России,

Меня до неба подняло.

Будь я иных широт.— Носи я

Другое имя.— Сквозь стекло

На этот мир гляди иное,

Я б думал, что душа — лишь пар,

Я б вместе с поколеньем Ноя

В безверье бронзовое впал

И был бы унесен потопом.

Но здесь — в крови и плаче — жив

Народ Присутствием особым —

Как в дни пророков меж олив.

Его глашатаи святые

Прошли потоки темных вод

С хвалою на устах.

И ты ли

Велишь забыть сей край? —

Зовет

Безмолвно ангел, приближая

Трубу бессмертия к губам.

И ни пожара, ни ножа я

Не убоюсь — и не предам.

1992

Зрение

Алексею Щедровицкому

В детском дне полуобманчивом,

В золотую прячась тишь,

Был я зверем, был я мальчиком,

Был я дымом выше крыш.

Не смешное и не странное

Открывалось мне тогда,

Это чудо безымянное

Не осталось без следа,

Тело радостью заклинило

Ниже левого плеча,

Но не цвету и не линии —

Зренью первому уча.

Зимний луч, всю память вычисти,

Все прибавки удали,

В золотое ученичество

Возвратиться мне вели,

Чтоб учился я не выводам,

Вечно жаждущий Тантал,—

Чтобы тайну зренья выведал,

Чтобы сам я зреньем стал.

И за это я пожертвую

Всем, что видел до сих пор,—

Забирай казну несметную

За младенческий простор!

1992

* * *

Потому не видит Истину

Ни преступник, ни святой,

Что она покрыта листьями,

Полупризрачной фатой:

Тайну жизни волокнистую

В узелки зрачок связал,

А за ней смеются Истины

Беспощадные глаза.

Потому не слышит правую

Ни умерший, ни живой,

Что она укрыта травами,

Погребальною травой:

Хлорофилла струнки тонкие

Натянулись — и дрожат,

Но крадется слух сторонкою,

Чтоб огласки избежать…

1993

* * *

Воздух дня светлее всех наитий,

Он и свеж и прян.

Вы такие вещи говорите,

Словно бы и впрямь…

Впрочем, то, что впитываешь кожей,

Не вместишь умом.

Что ж, давайте разговор продолжим

Вон за тем холмом.

Солнце с ветром нас мудрей заранее.

Свет небесных сил,

Прежде чем записан был в Коране,

На земле светил.

Так дадим ему простор и волю

В этот летний час:

Пусть творит, не сдерживаясь более,

Все, что хочет, в нас!

Солнце канет, пресечется лето,

Ветер вгонит в дрожь…

Если песня вовремя не спета —

Как ее споешь?..

1993

* * *

Вот опять отворяются двери

В коридоры нездешних жилищ,

В искровые реальности — две ли?

Десять в минус седьмой? Сотни тыщ?

Ночи ярче, теплей и короче,

В лунный выплеск сжимается страсть,

И невольно смежаются очи

В сырость нежную смежных пространств.

Но в каком же из них, и когда же

Наша встреча раскинет свой кров?

Или столько в ней блага и блажи,

Что и места ей нет средь миров?..

1993

* * *

Я тоже ждал его прихода

Проникновенно и всегда.

Стояла талая вода

В глазах детей в начале года.

Гамак заката — в середине —

Качал отчаливавший свет.

В конце — с отчаяньем в родстве —

Краснели слезы на рябине.

Внезапно понял я, что горд

Природы строй, а разум жалок,

Когда в сомнениях усталых

Буквально понятый приход

Еще пытается примыслить

К небесной смене лет и дней,

Хотя теряемся и мы средь

Погоды, растворяясь в ней.

И вот я обратил назад

Несбывшиеся ожиданья —

И увидал его страданья

У всех больных детей в глазах.

Об куст рябиновых веков,

Об их расплывчатую осень

Он раненым потерся лосем,

Рассеяв красных светляков…

1993

Радуга

Проходит Ангел кручей

Небесного моста:

Ты за рукав — за тучу —

Хватай его, хватай!

Кричи: «Опомнись, вестник,

Ведь я-то не в раю,

Мое призванье — песни:

Влюблюсь — и запою!..»

1993

* * *

…Ты вновь, как надпись, начат:

Душа средь ветхих плит,

Как при рожденьи, плачет,

Как в первый день, болит,—

И далее ни шага.

Узорчатая страсть

И дымчатое благо —

К земле своей припасть.

Ты прирастешь — и станешь

Ступенькой в темный скит,

Ты облако заманишь

В обитель встреч людских,

Сгустишь, обманешь круто —

И, обменявшись с ним,

Из трепетной минуты

Взойдешь в свободный дым…

1993

Соловей

Едва от крови просыхало

Глазное яблоко полей,—

Войны как будто не бывало,

По рощам щелкал соловей.

И снова зелень молодая

Переливалась под Луной,

И, безнадежность побеждая,

Царили трели над страной.

И на полях сходились души

Всех, кто убит и позабыт:

«Поет, как некогда, послушай:

На сердце заново свербит.

Покуда лето — в белом платье

Под цветояблочной фатой,

От новых явимся зачатий,

Продолжим песню жизни той!..»

А он, ликуя и играя,

Над всей страной молился всласть,

И смерть и тленье попирая —

Не оступиться, не упасть…

Так чья же власть, когда до рая —

Четыре шага? Чья же власть?..

1993

* * *

Мокрые скверы,

Гром городской,

Таинство веры —

Неба раскол.

Церкви единство —

В тучи крестом.

Яростный диспут

Ветра с листом.

Дух всемогущий

Плотью расцвел:

Влажные кущи —

Храмы для пчел.

Зренье раздвину —

Стану пчелой.

Пестик жасмина —

Мой аналой.

Буду жужжать я

Жизни азы

Под благодатью

Капли-слезы.

1993

* * *

…Движенье жизни — от рождения

К бессмертной зоркости Ума,

Где Ви́денье войдет в Виде́ние,

Переполняя закрома…

1993

* * *

Как тяжко было Исааку

Плыть лунным взором за межой

И ждать Небес немого знака

В земле чужой!

И как легко средь нор звериных,

Пред всесожженьем на заре,

Лечь навзничь, голову закинув,

На алтаре!..

1993

* * *

И вновь рассудка жезл прямой

Обвит змеей волшебных знаний…

Глаза и память мне омой,

Апрельский дождь, как детство — ранний!

Прикосновение твое,

И беззащитная решимость,

И век, застигший нас вдвоем,

В котором страшное свершилось.

Залив рябит, рассвет продрог,

Но сладок, сладок дым Эллады…

— Но вы поймите: он же бог,

Его сандалии крылаты!

1993

* * *

Ветви обрушили

Воздух, не падая.

— Падшие души ли?

— Буйному ливню рада я,—

Почва кричит,—

Как возвращению милого!

Невод вечности солнце выловил.

Почерк дождя нарочит:

Вычурно-хлесткие буквицы,

Длинные «у», «д», «р» —

Насквозь исхлестали улицы,

Испещрили луковицы

Древних и дробных вер.

«У» — «д» — «р» —

У-д-рал дождь-сорванец.

Солнце — рыбина нервная —

Вывернулось из невода.

Краткой грозе конец!

1993

* * *

Словно бы судьба твоя

Сорвана, украдена —

За палящей жатвою

Зрела виноградина.

Малый выводок лозы,

Недостача воинства,

Как положишь под язык —

Сладко заневолится.

Рыщут очи ратные,

Жадные, восточные,

Ягода припрятана

Веками-листочками.

На исходе летний жар,

Перезрело-тяготный:

Многим твой принадлежал

Взгляд овально-ягодный.

1993

* * *

Разреши мне услышать сказуемое чрез траву,

Через дудочки смысла, в просветах сознаний зеленых,

На холмах ста земель — материнских изогнутых лонах:

Я глухой на полях меж стеблей говорящих живу,

В нежном буйстве цветов, на священного августа склонах.

Разреши мне узнать выражаемое чрез стволы,

Через трубы и роги любви, раздвигающей корни,

В том преддверье, где шаг — и чертог разверзается горний:

Я меж видящих листьев живу в онемении мглы,

Среди тысячи отсветов — разумом замкнуто-черный.

Пусть отступят назад, отойдут трубачи глухоты,

Стражи век отбегут — и поднимутся вечные веки,

И отхлынут, и вспять обратятся забвения реки:

Я услышу, увижу, пойму, где скрываешься Ты,—

И лицо обращу к луговой расцветающей Мекке!

1993

* * *

Далекое и раннее

Вновь близко подошло:

Мышиной школы здание

И первое число,

Что зачернело в рамочке,

Закрыв чреду иных —

Несчитанных и яблочных,

Небесных и грибных.

О душное учение,

Участье в общем сне,

Лесной души печение

На медленном огне!

О звуки злого имени,

Предрекшие тебе

Безблагодатность химии

В рожденье и судьбе!

О серых стен история,

Военных маршей звук

От кладки Крематория

И до Великих Лук!

О вещество и трение,

О тьма — хоть сердце вынь!

Но вдруг — прорыв, прозрение,

И высота, и синь…

Но вдруг — стихов безумие:

Восстань, взлети, успей!

Так бешенство Везувия

Сметает страх Помпей…

И Тот, о Ком умолчано

От смеха до слезы,

Границу Вышней Вотчины

Являет средь грозы!

И вместо школы — в Храме я,

Где так словам светло…

Далекое и раннее

Вновь близко подошло.

1993

* * *

Был беззащитно-бел Акрополь

У врат средневековой тьмы,

Поеживался гордый тополь

В преддверии зимы.

В себе мы страх ледовый носим,

И грусти дребезжит струна,

Когда еще беспечна осень,

Почти что зелена.

Из рук царицы рукоделье

Под вечер выпадало вдруг,

Как будто знала: лишь неделя —

До смертных мук…

1993

* * *

Не сложить ли нам балладу?

Без нее не будет складу

В жизни краткой, как виток

Мотылька, как сна глоток.

Но, скажу я, и с балладой

Складу нет — хоть стой, хоть падай,—

Путь потерян, смысл глубок,

Не распутан снов клубок…

1993

Хохлома

Что за мастер утром майским

Луч от солнца отломал,

Примешал к веселым краскам

И воскликнул: «Хохлома»?

И прибавил ветвь рябины

Да иван-да-марьин цвет,

Чтобы мы его любили,

Не забыли среди бед,

Чтоб ушли все беды, войны,

А чтоб он — опять пришел,

И чтоб были мы довольны

Этим праздничным ковшом?

Золотисто-черно-красный,

По-крестьянски коренаст,

Ну, поклон тебе и здравствуй,

Память райская о нас!..

1993

* * *

Меня окликнул огонек,

Бегущий по реке,

И понял я его намек,

И встал невдалеке.

И он шепнул: «Вон той звезде

Принадлежит мой свет.

Я — только отблеск на воде,

Меня, по сути, нет.

И рад, и легок я всегда,

И с речкой я в ладу,

Поскольку вечна та звезда,

А я во мрак уйду…»

1993

Аквариум

— Домна Михайловна, это Вы ли?

Как-то мы с детства о Вас позабыли:

Сколько закатов и зим прошло,

Сколько крушений, разлук и аварий!..

Вновь предо мной Ваш старинный аквариум,

Раковины слуха, прозренья стекло.

Кружатся в пляске китайские рыбы…

Домна Михайловна, Вам спасибо,

Что пригласили чрез столько лет!

Окна — на площадь, светлею и вижу:

Годы и зданья подходят все ближе,

К водорослям льнут, превращаются в свет.

Явь — пузырьки средь зеленого плеска.

Кресла суровы. Зато занавески —

Клумбы, фонтаны, дорожки для встреч!

В рамке резной, в сновидении мнимом

Светлый Никола встает над казнимым,

Властную руку подставив под меч…

Домна Михайловна, как все сместилось:

Годы исчезли, а Вы возвратились!

Иль у аквариума я впал в забытье,

И за минуту вся жизнь мне приснилась?

Домна Михайловна тихо склонилась:

«Там — бездыханное тело твое…»

1993

* * *

В немоте, на пределе желанья,

Где тропический царствует зной,

Обратишься ли огненной гранью,

Водяною или земляной?

Ты откликнись на зов, как захочешь,

Только знай, хоть ни в чем не солжешь:

Водяной повернешься — затопишь,

Прикоснешься горячей — сожжешь.

Земляной, безразлично-послушной,

Обращаться ко мне не спеши:

Ты откройся мне гранью воздушной,

Высшим смыслом в лицо мне дыши!

Вот видение Иезекииля,

Выше слов и пророческих книг —

Херувим, простирающий крылья,

Быстродвижен и четырехлик!

Лишь взгляну — и прервется дыханье:

Отведи же свой взор, отведи!

Все четыре да скроются грани,

И забвеньем меня награди…

1994

* * *

Уходит разбитая рота,

Со складками злобы у рта,

В свинцового страха ворота,

В раскрытые смерти врата.

Как быстро береза сломилась,

Как часто мигает звезда,

Как резко окончилась милость,

Как яростно слово Суда!..

Но настежь — златые ворота,

И вспыхнула солнцем тропа,

И в мир выбегает без счета

Детей светлокудрых толпа.

Замолкли, забылись угрозы

В кипении жизни другой,—

Как быстро воскресла береза

И машет зеленой рукой!

Как их голоса зазвенели!

Как радостна лиц красота!

Ну, где их штыки и шинели?

Где горькие складки у рта?..

1994

* * *

Змейско-соловейская

Во поле стезя,

По которой странникам

Проходить нельзя!

Дуб стоит средь поля,

Дуб широкоплеч:

Дико свистнуть, что ли,

Пресекая речь?

Под светилом низким

Нет пути коню —

Молодецким свистом

Тучи разгоню!

Времечко закатное,

Вихрь по-над травой,

Доля безвозвратная,

Час последний твой.

Змейско-соловейская

Во поле стезя,

По которой странникам

Проходить нельзя!..

1994

* * *

Нежданно слетает Пословица

На ветви привычных бесед,

По-птичьи щебечет и молится,

И присвист ее милосерд.

Заблудимся в каменном времени,

Застынем в его тупике,—

Она запоет: «Хоть во сне меня

Припомни, припрячь в шепотке.

Я — птичка, я — память за пазухой,

Ни в чем никого не виню,

Слечу к твоим вытертым насухо

Глазам — тебя в поле сманю,

Слезою свяжу тебя с русскою

Бывальщиной-притчей-мечтой,

Сведу тебя с тропочкой узкою,

А то все идешь не по той…»

1994

Остров Крит

Дмитрию Резюку

Унялся вихрь на ясном Крите,

Смерть отошла и страх растаял.

Уже из черного укрытья

На кровь не выйдет Минотавр,

И стены Лабиринт коварный

Не сузит, жертву окружая.

И лишь закат, в листве рыжея,

Закурит трубку близ таверны.

И — эллинской судьбы остаток —

Старик, и с ним печальный мальчик —

Затеплят свечку. Тьма заплачет,

Но пальцам ночи не достать их.

Свеча по чуду Парфенона,

По красоте богов и смертных:

Златых, серебряных и медных

Столетий — оскудело лоно.

Но при свече прекрасны лица,

Как отблеск лета в день осенний,

И в этой красоте таится

Богов и смертных воскресенье.

1994

* * *

И снова прав мидийский прорицатель:

По внутренности птиц, по облакам,

По звездам, по случайным разговорам

Прохожих, по узорам на коре —

Узнать возможно. Или догадаться.

Или нащупать. Получить намек

И сделать вывод.—

Только не по лицам:

Хитры и скрытны нынешние люди,

Страшны в своем всечасном лицемерье.

Замо́к тяжел. Задвинуты засовы.

И будущее, прячась за спиной,

Одним ударом разбивает череп.

1994

* * *

Поскольку дождь прошел,

И рощи расцвели,

И жизни смысл давно решен

Повыше от земли,—

Пора лететь, пора,

И видеть быстрый лес,

Сквозь проблеск белого пера —

Пространства яркий срез.

Там воздух тайных снов

Навстречу — стаей птиц,

Там наставляет шум лесной:

«Над жизнью пронесись!

На все, что изнутри —

Намеком, дробно, вскользь,—

Небесным взором посмотри,

Земли недолгий гость!..»

1994

* * *

От яростных и тайных потрясений,

Несбывшихся надежд, убитых воль —

Взбежать на небо и лежать на сене,

Уткнувшись в месяц влажной головой.

Крик одинокий, птичий и протяжный,

Не значащий при солнце ничего,—

Теперь он мой, теперь он самый важный —

Свободы звук и воли торжество.

Один лишь слог — и заново творится

Ночь, мир и жизнь.— Один певучий слог…

Ты вдалеке, душа моя и птица.

Но чует слух. И все прощает Бог.

1994

Афродита

Сколько пережито

Вихрей и невзгод!

Снова Афродита

Из волны встает —

Светлая, святая,

В дивной белизне.

Чувства птичьей стаей

Плещутся в волне.

В журавлином клине

Крылья протяну,

Воспою богине

Синюю весну.

Зимний сумрак — слева.

Справа — летний свет.

Защити, о дева,

От раздумий-бед,

Дай отдаться счастью

Облаков и стай,

Жить внезапной страстью,

Жить, как птица, дай!

1994

* * *

Жить напевом, понимать немногое,

Ничего почти не понимать,

С дождиком, осенним недотрогою,

Ночи безразлично коротать.

Поутру на тропку на певучую

Выходить — не знать, который час,

Покоряясь музыке и случаю,

Пока день неяркий не погас…

1994

* * *

Изогнутое пространство

Арбатских ночных дворов.

Осколки стекла — убранство

Их вывернутых миров —

Блестят под Луной прекрасной.

И, стягивая улов,

Темнеет лиловый невод.

И тем, кто скончался здесь,

Звезда воздаянье мерит,

И город измерен весь,

Но только слезам и верит

Московская спесь небес.

Глухие дворы? — Нет, слышат

И пестуют мысль мою.

И листья неровно дышат

Над словом, что днем таю.

На шпиле душа? Нет — выше.

В созвездиях? Нет — в раю…

1994

Весна

Снова царствует Солнце, ко всем равно

Благосклонное. Ныне не так темно

И в печальном Аиде, где вселенной дно.

Там тревожные тени — людей родня —

Смутно чуют сиянье земного дня.

Вспоминают, быть может, средь них меня…

Половина души моей пьет лучи.

Половина души моей — там, в ночи.

Ты на Солнце смотри и со мной молчи…

1994

Рассвет

Стволы мертвы, но первый луч их

Зовет ожить и розоветь,

Ночь нехотя из рук могучих

За ветвью выпускает ветвь.

Пейзаж нечеток, но подробен:

«Все слышу, чувствую и сплю».

Воскресный день еще подобен

Отверженному королю:

Мерцает над челом корона,

На теле — темная шинель…

А в облаках — все больше звона,

При совершенной тишине.

1994

* * *

Словно время задремало

И пространство сжалось —

Нас осталось очень мало:

Я, печаль да жалость.

Перед тесными вратами,

У тропинки узкой,

Чай на бревнышке глотали,

Со слезой вприкуску.

А ведь были мы когда-то

Посветлее мастью:

Ведь печаль была крылатой,

Жалость знала счастье.

Я же юношей кудрявым

Стихотворной мощи

Пел в соборе многоглавом

Подмосковной рощи.

Вот компания какая,

Что ж — сидим неплохо,

С ними выпить и глотка я

Не могу без вздоха.

Только-только было утро,

Но стемнело как-то.

Очень мало нас. А кудри…

Что уж о кудрях-то!..

1994

* * *

Было небо надо мною, Боже,

Небо Твое.

Ты одел меня в одежды из кожи,

В искусное шитье —

Рук Твоих изделье, и узором

Ладони мне покрыл.

Ты глядел моим зеленым взором

И губами моими говорил.

Ты и только Ты. Иду исполнить

Волю Твою.

То, что о Тебе сумел я вспомнить,—

Ото всех таю.

Малым знаньем знал Тебя я прежде,

Ждал — придешь извне.

Только грянул гром — отверзлись вежды:

Ты — во мне!

Не подвластен злу, не приурочен

К телу и судьбе,

Вижу солнцем, вижу Оком Отчим:

Я — в Тебе!..

1994

* * *

Ах, не помнить зла, а просто бы

Петь под дождичком косым…

Ведь не счесть детей у Господа,

Но один пресветлый Сын.

В синей северной стране меня

Сам он в тайну посвятил,

Что родился прежде времени,

И пространства, и светил,

Был единым и единственным,

Содержа и век и миг,

Светлым зеркалом таинственным

Отражая Божий Лик.

Не вместить земными мерками,

Почему да как — но вдруг

Выпадало с громом зеркало

Из простертых Божьих рук,

Выпадало — раскололося

На цвета волос и глаз,

На различья смеха, голоса,

На тебя, меня и нас…

Как и чем осколки склеятся?

Скоро ль ждать того? — Навряд.

В поле косточки белеются,

Окна в городе горят.

Ум над миром — как над книгою,

А душа без книг живет.

Сколько капель гибнет, прыгая,

Ну, а ливень льет и льет.

Всех простить пошли мне, Господи:

Каждый — сам, и каждый — Сын…

Ах, не помнить зла, а просто бы

Петь под дождичком косым.

1994

* * *

Смысл событий мы сами творим.

Он таков, как замыслим, желая.

Самовольно играющий гром

Породил разнотравье живое.

Но едва лишь утратим размах —

Воцаряется пресная совесть,

И бескрыло блуждаем впотьмах,

Внешним оком к рассвету готовясь.

1994

Орнамент

Прошедшее оканчивалось аркой.

В ней не было ворот. Лишь наверху

Литой узор старинного столетья

Решеткой бронзовел и вызывал

На память все, что было в этой жизни.

Все разочарования и страсти,

Надежда и отчаянье — сошлись

В орнамент строгий. Как урок вокала

И строй природы, был он завершен.

Сплетались треугольники, цветы

И странные крылатые созданья.

По сторонам — симметрия колец.

А посреди — Всевидящее Око.

1994

* * *

Песня эхо рождает —

Эхо песню родит,

Взгляд змеи пригвождает —

Смерть, как солнце, глядит,

Выкрики великаньи —

Град камней по горам,

Гениев окликанье —

Тайный пароль мирам.

Вызван орлиным братом,

Жившим века спустя,

Смелым стань и крылатым,

Вольной грозы дитя!

Вызван ликующим братом,

Который еще не рожден,

Встань, прозревая, рядом:

Вместе дрожим и ждем.

Встань, приобщаясь к братьям

Блеском сердечной тьмы!

Вместе по своду катим

Шар воплощений мы —

Солнце вскрывает резко

Раковины век.— Пора!

Мы — с изначальной фрески

Храма Атума-Ра!

1994

Синица

Ты пропой мне полслога, на клене синица,

О синица — единственный клавиш в саду.

Я услышу тебя, чтоб опять изумиться,

Что в простейшем созвучии Бога найду.

Что в траве проливной, в этом ливне по пояс,

Где лишь райская свежесть, но нет ни плода,

Я растрачивал вечность, в секундах покоясь,

Потому что бессмертье не стоит труда.

Потому что любимые так удалились,

Что слепящего дня не коснешься рукой…

Ты на все односложно ответь, сделай милость,

О синица, полслога мне с клена пропой.

1994

* * *

Слышу я твой голос реденький

И опять схожу с ума,

Вижу я твой волос седенький,

Голубица, мать-зима.

Сквозь июнь к часам ты тянешься,

Чтобы их остановить.

Жизнь пройдет, а ты останешься —

Из печалей гнезда вить.

Погоди, родная, кроткая

Поминальная кутья

Со своей метелью-лодкою

Через Реку Забытья:

Кудри детства — лета милого —

Долго-долго не умрут,

Нынче праздник — цвет жасминовый,

Нынче травы — изумруд.

Но сквозь хвои волхвование,

Сквозь приволье соловья

Все слышнее воркование —

Колыбельная твоя.

1994

* * *

Златого века безнадежность

И кленов царские костры:

Без лишних слов вступает в должность

Дух октября — палач листвы.

Все кроны — наземь! Революций

Пронесся гром. Оголены

Леса. И ночь на черном блюдце

Подносит голову Луны.

1994

* * *

Сквозь ливня плач обрядовый —

Твой выкрик напролом:

Как ты меня обрадовал,

Нерукотворный гром!

Ты — в будущее двинувший

Вершины облаков,

С налету опрокинувший

Столы меновщиков!

И для души неплохо ведь,

Когда поверх голов

Твоя бушует проповедь,

Разящая без слов.

Она и страстью первою,

И страхом надо мной,

И, как дитя, я верую,

Послушен ей одной!

1994

* * *

Лист лопуха — истраченный папирус

С иссохшими устами:

Не жизнь прошла, а лето откатилось,

Отгромыхало, отблистало.

Все было так надежно, что казалось —

Навеки солнце с громом,

Но в горле синевы, в просвете зарослей

Застыл закат кровавым комом.

Он занавесил зеркала речушек

Туманом похоронным,

А попеченье об усопших душах

Доверил горестным воронам.

И, рукавами заслоняя лица,

Без плача и без пенья,

Надежду — синеокую царицу —

Они готовят к погребенью…

1994

* * *

Прежде слова и прежде дыханья

Губы трепетом напоены.

Воздух дерзок и сжат.— Колыханье

Жадной рощи в преддверьи весны.

Мысли, слов не нашедши, застыли.

Вдох желаньем и тьмой пресечен.

Кто напомнил о звездах? Не ты ли?

И — никто и нигде. Ни о чем.

Плоти нет,— уж какие там лица.

И души ощутить не дано.

Только надвое мрак разделился —

И сливается снова в одно…

1994

* * *

Гость, приглашенный с улицы, вошел

Скорей из любопытства. Эта встреча

Была недолгой. В будничные речи

Вместилась улочка, осенний вечер

И жизни ход, увиденный без шор.

Они ни разу больше не встречались,

Поскольку гость был из другой страны

И не оставил адреса. Но сны

Все время к их свиданью возвращались,

И были дни, светясь или печалясь,

Тем запахом листвы напоены.

И почему-то этой встречи час

Так укрепил, взрастил и осчастливил

Остаток лет, как будто душу вывел

Из обморока. И птенец расправил

Пространство крыл, от страха излечась.

1994

* * *

Когда я впервые один

Разглядывал в мире несмело

Жизнь зимних деревьев и льдин,

Сугробов надгробные стелы,

Улыбки Египта в лесах,

Средь осени майские кроны,

И радость, которой Исаак

Ответил на нож занесенный,—

Тогда я был мальчик. Рекой

Веселье неслось и бурлило.

Тогда я не понял, с какой

Могучею встретился силой.

Но мрака раскрылись врата,

И в жизни безумной и зыбкой

Клен радости — Нофер-Ка-Пта —

Все с тою же смотрит улыбкой!

1994

* * *

Минуты жизни — овцы бедные,

Попутчик им — осенний лист,

Они из мысли вышли медленно,

И вот по яви разбрелись.

Им на путях одна лишь мгла видна,

Им не опомниться никак.

Собрать бы их и править праведно,

Земные сны держа в руках!

1994

* * *

П. Цыплакову

Случайное строк сочетание —

Но в мире случайностей нет,

И в русском морозе — Италия,

Но солнцем Сан-Петро согрет.

Скрывает январское кружево,

Подобное снов тайнику,

Спасенное множество душ его —

Сто статуй в священном снегу.

Рим Третий, ты призван печаль нести

Двух первых — сквозь лед и метель.

Звук песни — обрывок случайности —

Стать смыслом судьбы захотел.

1994

* * *

День был белый, очень желтый,

Ярко-красный, наконец,

Зной и камень — перец молотый,

Кориандр и чабрец.

Начиналось все такое,

Что и разум не вместит,

Что поныне ноздри колет,

Ветерком в ушах свистит.

День корицы пряной детства,

Зрелости полынь и страсть,

Сколько птенчика ни пестуй,

Клетка настежь — он предаст,

Он вольется в ветер шалый —

Точка облачных высот,

Их кусочек.— Так душа ли

Стерпит, если повезет,

И гвоздикой день белейший

Ей шепнет: «Приди, сестра!»,

И она увидит вещи

Сквозь желаний красный страх?..

1994

* * *

Вам-то кажется, будто правильно,

Будто верно подсчитано все,

Но полна васильками окраина,

Их в охапке небо несет.

Ну, а вы по асфальтам шатаетесь —

Все меж прибылей и долгов,

И во всем-то вы просчитаетесь,

Отвернувшись от летних лугов.

Васильки да ромашки, кашицы,

Хоть просты,— в них и свет, и суть,

Ну, а вам по другому кажется,

Только осень-то на носу.

Кто-то, помню, гулял с вами под руку

По путям полевым дотемна,

И привольно, легко было отроку

От полынного духа-вина…

1994

* * *

Радость величальная,

Радость беспечальная,

Голубая высь!

Ты возьми нас, матушка,

Ты поставь нас рядышком

И к себе приблизь!

Ты учи нас пению,

Сладкому терпению

Утренней зарей,

Да окошко майское

Во селенье райское

Тихо нам открой!..

1994

* * *

С пергаментных серебряных узоров,

Из Иудейства золотых глубин,

Где Храм сверкает, где народ любим,

Где на скале Орел всесильно-зорок,—

Из ранней, не прервавшейся судьбы,

Напитанной смолисто-звездным опытом,

Где ни поэт, ни свиток не растоптаны

Конем германца, вставшим на дыбы,—

Оттуда сила в чуждых временах

Презреть костер. И смехом отозваться

На бури поношений и оваций.

Оттуда — сон. Твои глаза. Танах.

1994

* * *

Дорога навсегда непостижима,

Сокрыта, сколько сил ни прилагай.

Кричит многоочитая дружина

Наперерез: «Куда бежишь, Агарь?»

— В палящий зной бегу от сени смертной:

С кем сетовать, с кем петь, сражаться с кем?

…Но воины отходят незаметно,

Следов не оставляя на песке.

1994

* * *

Вещи с детства знакомые, сонные:

Рамы, стекла, задвижки оконные,

Крыша дома, напротив стоящего,

Облака… Перечислил их я с чего?

А с того, что они, ежедневные,

Вызывают приливы напевные,

Невзначай, незаметно, таинственно.

А с того, что в них прячется Истина.

Да, вмещается в рамы невзрачные,

На себя смотрит в стекла прозрачные,

Облаками — скользящей иконою —

Размыкает задвижки оконные,

И возносит последний мой взгляд

С крыши времени в синий закат…

1994

* * *

Ближе к речке, к рощице,

Среди летних дней,

Говорится проще все,

Пишется ясней —

Проще и природнее

В дивной тишине,

Где лицо Господнее

Всюду светит мне.

Там пути не пройдены,

Радостны ручьи,

Там блестят смородины

Черные зрачки,

Там сквозь травы-веточки,

Сквозь полынь-чабрец:

«Помиритесь, деточки!» —

Говорит Отец…

Там, от шума ложного

Сердце затворив,

Отсвет взора Божьего

Вижу — тем и жив…

1994

* * *

Вот так жизнь: едва сложилась,

Да с землей душа сдружилась,—

Ну, свои, ни взять ни дать,—

Срок приходит покидать…

Ну, и что же мы успели?

Чуть поплакали, попели —

Да нырнули в облака:

Больно встреча коротка.

Чем делились? — Хлебом, кровом,

Ну, а с кем-то — тайным словом,

О любви да о лесах

Что-то наспех написав.

Может, кто прочтет и вспомнит,

И последний долг исполнит,

И положит на плиту

Ветку яблони в цвету?

Дай душе, чья песня спета,

Запах яблонева цвета,

Да взгляни тихонько вдаль

И желанье загадай!..

1994

* * *

Простые слова, и простые до боли…

К чему ж обратиться? К безумию, что ли,

Чтоб смыслом лучистым владеть?

Иль к чувству-коню? Иль к наезднице-воле?

Иль так — на пожухлой траве в чистом поле

В закатном пожаре сидеть?

Я слов этих жаждал, я ждал их веками…

Всей грудью вдохнуть иль коснуться руками?

Кричать иль безмолвно глядеть?..

1994

* * *

Развалясь на диване небрежно

И с улыбкой готовясь к беде,

Говорил ты и горько и нежно

О высокой отчизне-звезде.

Но к концу подходила беседа

И по следу убийца ходил,

Ибо красным соратникам Сета

Ты дорогу к воде преградил.

Думал демон: осталось так мало —

Лишь еще один труп на пути…

Но горою душа твоя встала —

Не объехать и не обойти.

1994

* * *

…Ах, не с печали, а с надежды

Начать — с росы, а не с расплаты!..

Забыто все, что было прежде,

И смотрит отрок конопатый,

Глаза продрав от зимней боли,

Как будто первый раз взглянул

На свежевспаханное поле,

Любви и счастья дальний гул…

1994

* * *

Ни прошлых, ни будущих тягот

Ни в замысле нет, ни в помине…

За блестки всевидящих ягод

Лесное моленье — малине,

За то, что она провожает

Судьбу изумленьем зрачков,

И детский твой сон продолжает

Сшивать из июльских кусков.

И с каждым июльским приливом —

Закатов и зорь полухория

Тебя оставляют счастливым,

Омыв от минувшего горя,

И легче явиться с повинной

И смерть отодвинуть вдали,

Когда над лесною малиной

Гудят Шестопсалмье шмели…

1994

Виденье

Я тяжко болел. Свет все ярче блистал.

Огромную книгу Архангел листал.

И каждая строчка вмещала судьбу —

Чертог, или храм, или просто избу…

«Читай!» — он воскликнул.— «Нет, я не готов:

Так смутно и душно… Воды бы глоток…

То ль в колокол бьют, то ли школьный звонок

Звенит, и уходит земля из-под ног…

Зачем это чтенье? Оно — для земли,

Иль страшную грань мы уже перешли?!..»

Но крикнул Крылатый: «Читай что есть сил!» —

И мозг мой строкой ледяной оросил…

«Я в лед превращаюсь!» — «Читай — о себе!»

— И я пробудился в своей же судьбе!

1994

* * *

Подожди, расставаться не надо:

Тень от липы на тропке лежит,

Месяц пьет из хрустального сада

Память лета. И ты еще жив.

Мы дрожим над обманным покоем,

Время бурь и потерь — впереди.

Мы во сне наше прошлое строим:

Дай мне руку. И не уходи.

Замолчи. Я о будущем знаю,

Но блаженствую в лунном плену.

Дай мне руку.— Она ледяная.

Я ей жар на мгновенье верну.

1994

* * *

Я пью из источника странствий,

Из чаши видений и снов,

И музыку страха и страсти

Играю без струн и без нот.

Она с каждым часом иная,

И внемлет лесное зверье,

И тянутся волны, стеная,

К тому, кто играет ее.

1995

* * *

Мы в царство Ру вступали не без дрожи,

Мы пересохшего не открывали рта:

Там небо ниже, там черней и строже

Вода.

Там все идут — и ведают. Их лица —

Столпотворение огромных зимних Лун.

Там встречный взгляд отводит: в нем таится

Мертун…

1995

Отъезд

В тот полдень яблони, смеясь,

Цвели у самого перрона:

Ни крик носильщиков, ни грязь

Не наносили им урона.

Не расставаться бы вовек,

Пойти бы нам — чего уж проще? —

Сквозь дождик, яблоневый смех,

И дальше — в липовую рощу,

И дальше — в свет, ко всем, кто жил

Сумбурно, пряно в это лето.

— Махни на все,— я предложил.

Но планы, сметы, путь, билеты,—

Судьба… И танец колеса,

Грозя кузнечиком-коленцем,

Так над глазами нависал,

Как будто предрекал конец им.

— Опять увидишь ты меня,

И это будет очень скоро…

— Но как вернуть надежду дня,

Сквозь дождь и листья — зелень взора?

Сквозь яблоневый цвет — лучи,

Неуловимых бликов танцы?

О, научи — иль замолчи:

Вернуть нельзя! Молю: останься!

Взгляни: в асфальтовой щели —

Шиповник низенького роста…

О — ради тучи там, вдали,

И ради близкого сиротства…

— Опять увидишь ты меня,

И это будет очень скоро…

Не видеть бы такого дня,

Не слышать бы такого хора.

Всемирного не знать бы льда,

Не праздновать подземной свадьбы,

И век, закрытых навсегда,

Мне никогда не целовать бы…

А яблони смеются там,

Чернея, как строка в рескрипте:

«Все пассажиры — по местам,

А провожающие — выйти!..»

1995

* * *

Ты смотришь, а я говорю.

Но взгляд твой сильнее, чем слово.

В нем властно-светло, как в раю,

А словом не выстроишь крова.

Пред взглядом и звук нарочит:

Из любящей глуби великой

Так солнце глядит — и молчит —

На наши движенья и крики.

И не исчерпать за века

Зеленой и сбивчивой речью

Терпенье и трепет зрачка,

Блаженство и боль человечью.

1995

* * *

…Деревья смотрят в никуда,

Кривится путь в улыбке пьяной,

Усеяны морозной манной

Кустов осенних поезда.

Так тьме пристало красоваться:

О ночь, последняя в веках!

В зрачках, на ветках и в руках —

Осадок слез. Кусочки кварца.

1995

* * *

Скорее Бога я найду в стихах,

Чем в алтаре. Скорей Его найду я

Тут, за углом, подслушав речь чужую.

Скорее — в мимолетных облаках.

Бог Жизни, как не вяжется Твой вид

С обличьем восковым и тусклым златом!

Скорей найду Тебя в жуке крылатом.

Скорей — в плоде, что соком даровит.

Воспряну в полдень, кану ли во тьму,

Меж листьев желтых или свежих почек —

Твоей руки дрожащий, нервный почерк

Скорей в грозе, чем в храме, восприму…

1995

* * *

…О первый трепет, первый вызов,

О страсть и ярость первых строк!

Какая даль!.. Но нет, он близок —

Тот час. А нынешний — далек.

О зов пролесков и прогалин,

Знакомых звезд, горящих глаз…

— Смысл жизни — только музыкален,

Пойми, пойми хоть в этот раз!

1995

* * *

— Пора? — Нет, не по Ра:

В ночи не светит Ра.

Пусть длится до утра

Прекрасная игра.

Когда еще дадут

Вдохнуть нам аромат

Сирени и минут,

Способных понимать

Друг друга до конца,

Сырую смерть поправ?

Когда еще ты царь

В державе бдящих трав?

И с душ сошла кора,

И светит нам в лицо

Не Ра — его сестра,

Светило мудрецов:

Велик и грозен брат —

Сестра не такова,

С ней смел ответный взгляд

И ласковы слова.

Средь ночи над рекой

Ты каждый слог лови —

Меж словом и строкой

Слагают соловьи…

— Пора? — Нет, не по Ра:

В ночи не светит Ра.

Пусть длится до утра

Прекрасная игра.

1995

* * *

Не возражай. Так с самых первых лет —

Пристанет к платью розовый репейник,

И позабытый вдохновит поэт.

А впрочем, нет вещей второстепенных.

Репейник близок, он по жизни брат

В пространстве ноября, пустом, бестравном,

Неведомый поэт почти что свят

В своем забвенье слова богоравном.

Велик ты иль ничтожен — все равно

И сквозь тебя рассветно-смутной ранью

Пройдет, как вздох, всеобщее Одно,

Чему в мирах конечных нет названья…

1995

Эдвард Григ

Все длится январь с колыбельным напевом своим,

Со свистом своей корабельной метели.

— Скорее, январь! Ведь в апреле я буду любим,

Пройди, пропусти меня ближе к апрелю!

Но шепчет метель: «Вот развеются иней и дым,

Как все, что земные созданья понять не успели,—

Настанет апрель. Но в апреле ты станешь другим,

И юный порыв твой растает в апреле».

— Ну что ж, если мне не дожить до весеннего дня,

И если, метель, ты права в самом деле,

И если и впрямь кто-то любит меня,—

Пускай в мой январь он придет из апреля!..

Но длится январь с колыбельным напевом своим,

Со свистом своей корабельной метели,

А я только снегом да ветром любим —

Они мне об этом сказать захотели…

1995

* * *

В сарае низеньком таком,

У ветхого окошка,

Звенели склянки с молоком

И сыпалась картошка.

Старушки в беленьких платках

Одно твердили: лету

Уж три недели, как-никак,

А солнышка все нету.

И, молча подтвердив кивком,

Что та ж у ней забота,

Гляделась в кадку с молоком

Сирень из-за забора.

А кто окончил пятый класс

(Шестой еще нескоро),

Тот не сводил горящих глаз

С дощатого забора:

Там в белом домике, в окне…

Ах, не судите строго!

И были мысли, как в огне,

И солнца слишком много.

Иль сам лучился этот день,

Иль полнил вышней силой

Окно, и небо, и сирень

Посланник шестикрылый?

И разве это пустяки,

Что в некое мгновенье

Сложились в первые стихи

Тот дом, забор с сиренью?

Ах, сердцу б заново начать —

Грустит и глаз не сводит…

Ведь лучше ждать, чем получать,

А очередь проходит.

1995

* * *

…Ты ведь поставлен, чтоб ночью и днем

Быть скорописцем простора, на страже

Странного говора далей, и даже

В радужных снах — твой режим уплотнен.

Ты — толкователь оврагов, холмов,

Рек представитель и гор переводчик,

Парус наречий — невнятных, но отчих —

В скольких крушеньях ты выстоять смог!

Или ты хочешь покинуть свой пост,

Как дезертир, как последний изменник,

Чтобы ручей, заплутавший в каменьях,

Не дотянулся губами до звезд?!..

1995

Пьеро

Вошел — и, пальчиком грозя,

Вдруг одарил меня секретом,

Что правду говорить нельзя,

Что правда высшая — не в этом…

— Чему же учишь ты, скажи?

Изысканной, особой лжи?

— О, нет! но есть же между мной

И нежных рук моих движеньем,

Как меж сияющей Луной

И помраченным отраженьем,

Пространство. Пребывая в нем,

Мы к высшей истине прильнем…

Я видел яркую Луну

В окошке, прямо пред глазами,—

Пространства не было меж нами…

К какой же «правде» я прильну?

— Ты что-то странное сказал!

Я верю собственным глазам…

И вдруг увидел я, что он

В своих суждениях зависим,

В своих движениях стеснен,

Притянут ниточками к высям,

И чья-то щедрая рука

Им властвует издалека…

И стал еще печальней взгляд,

Еще бледнее стали щеки:

— Я отправляюсь в путь далекий,

Мне силы высшие велят…

И в пелериночке складной

Туманный лик предстал Луной.

1995

Письмо

Я в слова постараюсь облечь

Все, что понял в дозорной глуши:

Если сердце не в силах сберечь —

То хоть птицам его раскроши.

Где же птицы? — Лишь темень да мох,

И не вспомнит земля ни о ком.

Если вспыхнуть кометой не смог —

На дорожке зажгись светляком.

Но дорожку напрасно искать,

Затопил ее мерзлый апрель.

Если некого больше ласкать,

На груди этот сумрак согрей.

И зари нерешительный мел

Тихо чертит на черной доске

Те слова, что уже не сумел

Ты послать никому и ни с кем.

1995

Никола

Поезд вечерний. Люди и духи.

Шелест ветвей и утрат прошлогодних.

Голос певучий нищей старухи:

«Пусть сохранит вас Никола-угодник!..»

В прошлом дощатом должен сойти я.

Хвойное счастье. Тьма на перроне.

Травы. Дорожки.— Ты, Византия?

Шаг — и мой разум сроки уронит.

В Мирах Ликийских мирно ликуют

Храм деревенский, пчельник и школа.

Ночь ароматов.— Помню такую.

Кланяюсь низко.— Здравствуй, Никола!

Ты ли, что на море души спасаешь,

Тут — среди сельских дремлющих улиц —

Мне сквозь столетья пояс бросаешь?

Темные избы в поклоне согнулись…

1995

* * *

Едва подходит март

И в нем — ночная тьма,

О, как меня томят

Московские дома!

Любым особняком,

Как золотым руном,

Притянут и влеком,

Уже я сердцем в нем…

Очнись, душа, очнись!

Но нет, куда уж там —

Решетка и карниз,

Грифоны по местам,

И маски-полульвы,

Чей облик удлинен —

Ровесники Москвы

Кутузовских времен.

Вот чья-то тень в окне

Второго этажа…

О, сколько раз во сне,

По улицам кружа,

Я в розовую тьму,

В сей абажурный дым

Влетал в окно к нему —

И становился им!..

1995

* * *

Все дело в том, что возвратился март.

Все дело в том, что ты неблагодарен,

Тебе бы все лениться и дремать,

Меж тем надежды белый аромат

Из небольших течет хлебопекарен.

Уже душа, как целая страна,

Свой зимний обморок преодолела,

И затонувшей лодкою со дна

Уже всплыла весенняя Луна —

Твоих ночных скитаний королева…

1995

Быт

Как странно, что какие-то устои

Еще недвижны: улицы, дворы,

И прочее, как вешний день, простое:

Вот выбивают пыльные ковры,

Из клейких почек делают настои…

К нам доплыла приветливость родства,

Соседства смех надежно-суховатый,

И домино в беседке, где листва.

И гармонист с зеленою заплатой

Во весь простор игры и рукава…

…И по-над крышей — чем жива Москва —

Его двойник невидимый, крылатый!..

1995

Сапфир

…И под ногами Его нечто подобное работе из чистого сапфира…

(Исх. 24, 10)

…И Моисей взошел на гору Божью.

Он видел Господа, и ел и пил,

И пригляделся к Божьему подножью:

Как небо ясно, чисто, как сапфир,

Оно сияло несказанной славой…

И руки к свету синему простер,

И пал на землю старец белоглавый,—

И зазвучал над ним могучий хор:

«Вся широта небес — престол Господень,

И вся земля — подножье ног Его!..»

И Бог к нему воззвал: «Ты Мне угоден,

Тебе Я открываю смысл всего!

Ты видел, сколь светло Мое подножье,

Сколь чистой быть назначено земле —

Той, что коварством полнится и ложью,

Той, что в крови, во злобе и во мгле!

Иди же, светлый дух с главою белой,

И свой народ поставь лицом к заре:

Иди — и все по образу соделай,

Какой тебе явил Я на горе́!..»

1995

«Мой дом — бесконечность»

Свидание

Ты зайди ко мне тайно,

Как к любимым душой

Забредают случайно,—

Мимо шел, да зашел,—

Никогда мы не канем

Глубже жизни и дна.

Ты найди этот камень,

Где березка одна

Руки в небо простерла —

Безмятежный пловец,

Где свистит во все горло

Наш июньский певец,

Где когда-то кипело

Зелье страсти в очах,

Где лежит мое тело,

В солнце глядя сквозь прах.

Там — на сгибе пространства

И над гибелью лет

Я шепну тебе: «Здравствуй,

Ненаглядный мой свет!»

Там — у сна на окраине,

Пред окном забытья,

Я вручу тебе тайну

Про себя и тебя.

А услышишь такое —

И зачем уходить?

И захочешь левкои

Надо мной посадить,

А еще — куст сирени,

А в соседстве уж с ним —

В память страсти и пенья —

Белокрылый жасмин…

И тогда я с тобою

Тихо заговорю,

И свершенье любое,

Как любовь, подарю.

Летний день ясноглазый,

Как желанье, красив:

Все исполнится сразу —

Приходи и проси!..

1995

* * *

Мне было доверено Слово —

Нашептан Призыв восьмикратный,

И запах разлился дубовый,

И майский раздвинулся сад мой

В те ярусы первых цветений,

В ту ярость весеннего гнева,

Где громы дарили хотенье,

Луна, утолившись, бледнела.

И встречи, и страстные речи

Вмещались в тот замысел первый:

О восемь Созвучий — предтечи,

О хлад убеления вербы!

О жар убиения мига

В разорванном жизненном беге,

О страх — восьмизвучная Книга,

О в бурю отверстые веки!

Где страхом сменяется слава —

Молчит семиструнная лира.

Но Страсть — Воскресенья октава —

Сшивает разорванность мира.

О встречи живущих и мертвых,

Луны возрождающей нежность…

Но вихрь опрокинул Восьмерку —

И вот предо мной Бесконечность!

1995

* * *

Начинается все с возрождения Знака,

Со скрещений и проблесков, молний и стрел,

И в разбитое зеркало смотрится Знахарь —

Тот, кто зиму изведал и выжить сумел.

Зачинается жизнь, затворение ада,

Растворенье весенних стоцветных ворот:

Кто со снегом мертвел и со льдинками падал —

Тот ростком воскресает и солнцем встает.

И великие дали, что пройдены ветром,

Возвращают листву обновленным глазам:

Это он, кто, как Знак, в книге леса начертан,

Слово Грома сказал. В Узел Жизни связал.

1995

* * *

К незнаемым. К нечитанным. К простым,

Корявым строчкам под картонной крышкой.

Успел сбежать — остался молодым:

Ведь будущее — чужестранный дым,

А прошлое в руке горит ледышкой.

К тем, кто без лести нашептал, как мог,

Договорил спокойно перед смертью,

Свой назабвенный преподал урок,

Кто сжал свое открытье в пару строк —

И за окошком закачался ветвью…

Как безъязыкий учит! Как слепой

Указывает верные оттенки!

Дрожи, дрожи, птенец под скорлупой:

Ведь в Мире Затверденья, пой — не пой,

Все истины — от стенки и до стенки.

1995

* * *

Не свет, но только отблеск

Заката в быстром взгляде:

Еще не кончен поиск,

И ты ответь мне, ради

Той юности, той грезы,

Тех отшумевших вод

И строгой той березы,

Что надо мной встает.

Не слово — только отзвук

Светлейших песен лета:

То дух пионов поздних,

То осени примета.

Ответь мне лучше молча,

Ведь час уже таков,

Что светят очи волчьи

Болотных огоньков.

Не взгляд, но только отсвет

Старинного свиданья.

Теперь уже не спросят.

Все остальное — тайна.

И мрак в твоей усадьбе,

И хлад в твоем раю,

Где ночь справляет свадьбу

И тризну длит свою…

1995

Завещание

Когда утраченное станет найденным,

И классикой — смятенная строка,

И покадят над желтой куклой ладаном,

И белым льдом затянется река,

Тогда из слов сложи, как башню, Бывшее,

И в ней живи до Встречи-Вне-Веков:

Скала черна, но ты не раздробишь ее.

Так пусть над нею встанет Город Слов!

1995

* * *

Отторгнутый от солнечного лона —

На неземную обречен тоску.

Наследие руин Ахетатона:

Не выразить строкой, но вырезать строку.

О резчик речи, в ремесле усердствуй,

Преемник безответных Атлантид:

На воздухе, огне и в смертном сердце

Не выплатить долги, но дали воплотить.

1995

* * *

В сравненье с шелестом ольхи,

С ее вечерней дрожью —

Чего же стоят все стихи

С их правдою и ложью?

Но кто-то молится и ей,

На подвиги готовый,

Кому-то хрупкая милей

Могущества ночного.

Влюбленный мальчик? Иль поэт,

Чьи песни отзвучали,

Ее избрал на склоне лет

Наперсницей печали? —

Не разберешь. Уходит тень,

Стирается рисунок.

Их слили побежденный день

И властвующий сумрак.

Но все прозренья и грехи

И все, о чем судачим,—

Ничто пред шелестом ольхи

С ее беззвучным плачем…

1995

* * *

Я с Вами говорю, но кажетесь Вы мне

Дрожащей веткой тополя в окне.

Вы отвечаете — а слух мой бедный мнит,

Что это дождик по стеклу звенит.

Вы — вечно за окном, не можете войти,

Вы — на свободе, там. Я — взаперти.

Но я и не мечтал ни мига об ином,—

За тополь и за дождик за окном

Благодарю в слезах и кланяюсь душой,

Хоть ветвь тонка, а дождик небольшой.

1995

* * *

Меж нами и тучей,

Где нет ничего,

Ходило Невиданное

Существо.

Оно было зовом,

Что нежен и груб,

Спиралью и розой

О тысяче губ,

Оно было явью

В забвенье длиной,

Прозревшею хвоей,

Тобою и мной.

Мы думали — как ему

Имя пропеть?

Но Сторож Границы

Не может стерпеть,

Когда под угрозой

Миг, место и вид,

И крылья душе

Он сломать норовит…

И, грустью пронзив

И вздохнув тяжело,

Без-Имени-То

В небывалость ушло…

1995

* * *

И веря стою́, и не веря,

Охвачен, как в детском бреду,

Той дрожью, объявшей деревья

И нас в полутемном саду.

О, кто для тебя я и что я?

Иль насмерть молчаньем срази.

О яблонь цветенье ночное!

О частые звезды вблизи!

Все настежь — чего же бояться?

Нет слов? Так подай же хоть знак:

Ему без конца повторяться

В мечтах, сожаленьях и снах…

1995

* * *

Восстав от смерти на исходе лета,

Я постигаю с пихтовых вершин,

Как щедрость солнца налагает вето

На узость глаз и замкнутость души.

Широколиствен августовский шелест,

Но внятен узкокрылой стрекозе.

Тот, кто замкнулся,— пасынок, пришелец,

Опавший лист на солнечной стезе.

Язык один у горних и у дольних,

Лишь слух раскрой — не нужен перевод.

Опомнись, шкодник, образумься, школьник,

Смотри, смотри, как ветер листья рвет!

1995

* * *

Из крысы кучер — никуда,

Из тыквы — слабая карета,

Но детство умное согрето

Виде́ньем этим навсегда.

Какая мудрость: каждый холм —

Жилище тролля или гнома,

И крепнет сердце, незнакомо

Ни с сожаленьем, ни с грехом,—

Лишь страх и радость. Им подстать —

Зеленой ветвью — удивленье,

И ни отчаянью, ни тленью

До этой ветки не достать…

1995

* * *

Я верю, потому и говорю:

Ни в мысленных мирах, ни в райской куще

Нет тайны выше яблони цветущей.

Она, как свет, пришла на ум Царю

При сотворенье. Вдоль дорог и пашен,

В садах весны близ маленьких домов

Она цветет. И Тот, Кто в славе страшен,

Яснее тайну выразить не мог.

И мы проходим в белых лепестках

По саду тайн Его аллеей нижней…

— В одно мгновенье расскажи о жизни!

— Лишь яблоней! И более никак.

1995

* * *

Шла мосточком, шла ясной зорькой —

Спелая малина в ведерке:

На перильца облокотилась —

Все до ягодки раскатилось.

Жизнь ходила в пестром веночке —

Доверху в ведерке денечки:

Опрокинула, рассмеялась —

Ни денечка нам не осталось.

Ах, денек прожить бы красиво —

Василек да желтая нива,

С кувшином да с глиняной кружкой,

Там, где ходит аист с подружкой!

А ведь сколько солнца бывало —

Хоть пляши, пируй до отвала…

Жили-то не так, вот что горько,

Оглянулись — пусто ведерко.

Ах, денек прожить бы богато —

Только петь-плясать до заката

В голубой воскресной рубахе —

Спелый хлеб да звонкие птахи!

1995

* * *

Сиреневые сумерки неброские,

Нахохлившийся голубь за стеклом,

Балконные решеточки московские

И Божьей милостью раздумье над стихом!

Я воздухом одним дышу с поэтами,

Давно квартиры снявшими средь звезд,

И той же странной радостью согреты мы,

Что зимней песенкой качает Крымский мост.

Я принимаю их благословение,

Забыв своих погодков едкий дым,

А звезды с каждым днем все откровеннее

Зовут меня переселиться ближе к ним.

1995

* * *

Ты говоришь слова знакомые, простые,

Я их не вспоминал в теченье многих лет:

Хоть камни в очаге красны и не остыли,

Но пролилось вино и зачерствел мой хлеб.

Я слышал на заре: «Живите, словно дети!»

И было мне смешно — ведь я и был дитем.

«Любовь — ворота в мир: входите и владейте!»

Но как же, если смех с отчаяньем сплетен?

Напрасные слова! Ребенком я не стану,

На торжество любви надежды тоже нет.

Но на душе легко — в ней затянулись раны,

И плачу я навзрыд, впервые с детских лет…

1995

* * *

А может быть, слово первично

И раньше мысли живет?

Бездумно и свято, по-птичьи,

Поет себе слово, поет…

И только в стихах сохранилась

От первых, ликующих дней

Та солнцем залитая милость —

То слово, что смысла главней.

В стихах, в тарабарщине детской

Да в кратком экстазе святых

Танцует оно среди блеска

Незнанья — в лучах золотых,

От мыслей-силков убегая,

Чтоб голос весны сохранить…

О доля поэта благая —

Бездумьем его приманить!

1995

* * *

Уже не черного, еще не голубого

Полна величья медленная рань,

И в окнах предрассветных тайна тайн,

Поскольку жизнь есть откровенье Бога.

Мы в тихом переулке вознесем

Вот эти клены и молитвы, чуть не плача.

Но задышал восток и просыпаться начал.

Сейчас уйдет неповторимый сон.

1995

* * *

Так солнечно и просто,

Не мудрствуя лукаво,

Сказать про козий мостик,

Про птичью переправу,

Где мы с тобой встречались

Навеки и во сне,

И в ручейке качались,

Дрожали на волне.

И, как чисты березы

И облака правдивы,

Так не было угрозы,

Что сгинет это диво,

Где мы с тобой встречались

Случайно и с утра,

Хоть столько лет промчалось,

И умирать пора.

Там небо дальней гранью

Грозово осветилось,

Там отрока дыханье

Впервые участилось,

Где мы с тобой встречались

Однажды и нигде,

Ликуя и печалясь,

Дробясь в цветной воде…

1995

* * *

Я оплакать себя не берусь,

Ибо призван рыдать о других.

Нам оставлены глина и грусть,

Как завет вавилонских владык.

Потускнели таблички судьбы —

Клинописно-ненастные дни.

Память солнца темнеет. Грибы —

Пальцы мертвых лесов. Мы одни.

1995

* * *

А я стихи свои благодарю

За то, что дни они запечатлели,

Которые иначе бы истлели,

Пошли бы на поземку январю,

На облачко — небрежному апрелю…

Но в них все прошлое, как при Луне,

Вновь проступает. И чуть-чуть теплее

От них. И, может быть, не только мне.

1995

* * *

В ожидании смертного часа

В бесприютное небо ложись…

Но и он отгремел и промчался,

И осталась туманная жизнь.

Тихоструйная речь у камина,

Сонный взгляд — по старинным томам,

Десятина с аниса и тмина,

Да спасительно-легкий туман.

Усомнишься: а вправду ли выжил?

Или это — лишь роздых на миг

Перед тем, как поднимешься выше

Милосердных иллюзий земных?

От зрачков бесноватых якута

И от пляски беды огневой

Кто-то сердце забвеньем окутал

И чуть слышно стучится в него…

1996

* * *

Дышать легко, и расцвели левкои,

И наливается Луна,

И ночь дрожит и млеет — веки в кои —

В тумане медленном египетского льна.

А сквозь покровы проступают звезды,

И слово бьет крылом: пора начать…

Ах, как же горестно, как радостно и просто —

Навек непоправимо промолчать!

1996

* * *

В древнем городе мальчик крылатый:

Нет, не меткий стрелок, не Амур.

И над ним полумесяц заплакал,

Потому что тринадцать ему.

Он летит по ночным переулкам,

Голос чист и весна высока.

Сколько раз его с неба аукал

Обольстительный Ангел стиха!

Сверстник игр и короткий знакомый,

Небывалых даритель даров,

Только кликнет — и сразу из дома

В опьяняющий сумрак дворов,

В предбытийные запахи почек

И в земли зачинающей стон,

Где тревожное сердце стать хочет

Каждым камушком, каждым кустом!

Если б знало оно, что экстазу

Есть предел, и года тяжелы,—

Сбросив крылья, забилось бы сразу

В расцветающем теле ветлы…

1996

Соловей

Там, где ходит, пальца тоньше,

Месяц в тучке рваной,

Разочарований больше,

Чем очарований.

Да, в подлунной той юдоли,

В доле той — долине

Крик вороний длится доле

Песни соловьиной.

Но не звезды пали — души,

И спадают снова —

Хоть мгновенье, да послушать

Соловья земного.

Хоть украдкой, да упиться

Там, где ночь пирует,

Где невидимая птица

Окоëм чарует.

Страшно и отрадно в теле,

В нем светло и слепо.

Только души б не хотели

Возвратиться в небо.

И они своим отказом

Пред зарею алой

Только тешат Высший Разум,

Ставший птицей малой…

1996

* * *

У тропы жасмин заденешь —

Прямо в сердце брызнет свет…

Хоть не час прошел, не день уж,

А незнамо сколько лет,—

Так же све́жи эти листья

С неожиданным ледком,

И о тайнах шепчут быстрым,

Непричесанным стихом…

1996

* * *

…О знанье смерти! Знанье места, срока!

И я смыкаю веки. Предо мной

Кровавых слез Всевидящее Око,

И в чешуе змеиной — шар земной….

1996

Октава

‹Из цикла›

Роману Дименштейну

Восемь — это печать, которою
Он запечатлел запад, оставшийся
позади.

Из книги «Сефер Иецира»

‹1› Песенка

Жду-пожду: когда услышу

Из-за моря чудный зов,

Тот ли оклик Тайны высшей,

Ту ли песенку без слов?

Часто песня раздавалась

Над дорожкой между лип.—

Жизнь прожил. Осталась малость,

Да молчит морской прилив.

Изобилье иль остаток —

Знать не надо. Что мне в том?

Только зов заморский сладок —

Сладок так, что в горле ком…

1996

‹2› Солнце полночи

Солнце полночи невидимо,

Но оно всех горячей,

Не умерить, не затмить его

Несверкающих лучей.

Те, кто тонкую мечту свою

Черным кружевом зовут —

Лишь поэты его чувствуют,

Лишь поэты им живут.

Солнце полночи родимое,

Вдохновенья темный свет —

Ты, для всех времен единое,

Ты, кого для прочих нет,

Нищих принцев утешение,

В яркий полдень сбитых с ног,—

Заходи без приглашения

Сквозь завесу наших снов!

Ибо страны и столетия,

В рог забвения трубя,

Если Небу и ответили —

Только отблеском тебя.

Ничего уже не надо нам

Среди ночи мировой:

Жить бы темным, неразгаданным

Счастьем света твоего…

1996

‹3› Светлячок

Дело не в том, что светлячок —

Образ блуждающей души,

Он ведь и сам душу влечет

В звездное небо из этой глуши.

Мы опустили глаза и молчим,

Древние клены скажут за нас.

Мы по земле эту ночь влачим,

Эти обрывки сотен сонат.

Но, чтобы в прах не распалась мечта,

Задохнувшись в этих стенах,

Души видят во сне светлячка —

Высшего мира тишайший знак.

1996

‹4› Ветер

Все, что я видел — это ветер,

Все, что я слышал — облака,

И на печаль мою ответил

Часов далеких синий гром.

Я в небе клены окликал,

Закатов клятвенный свидетель,

И контуры погасших крон

Зрачками черными ласкал.

1996

‹5› Мальвы

Осенние мальвы —

Цветенья во тьме торжество!

Пусть лето сломали,

Но краски сильнее всего,

И празднуют славу

Средь сумерек, под фонарем,

Где день красноглавый

Давно перестал быть царем.

Расшвырены ветви,

Распластан в пыли георгин:

Луна моя, нет ли

К умершим моим дорогим

Тропиночки малой —

В лугах, в облаках наяву?

Но властвуют мальвы.

Притянутый ими, живу.

Но властвуют мальвы.

И тяга подлунная — в них.

В какую же даль вы

Уходите, сердце склонив

К Стране Расставанья,

Где свет погасили в домах?

Лишь отсвет кровавый

И нежность щемящая мальв…

1996

‹6› Птица

Встряхнулся сад, что птица после ливня,

Кустами вздрогнул — радостным крылом:

Верни мне зренье детское. Вели мне

Минутой жить, не помня о былом.

Вернее, так. Пусть все, что есть и было,

Покуда будет зрения хватать,

Предстанет птицей, птицей яркокрылой,

Чтоб от дождя и счастья трепетать!

1996

‹7› На холмах

Я вижу, что Бог

Между этих осенних холмов

Доступен, как вздох,

И открыт для тревожных умов,

Поскольку лучи

Он направил под острым углом:

Гляди и молчи,

И печалься о лете былом.

Я вижу, что Он

Между этих щемящих ракит

Внезапен, как звон,

И, как солнце за облаком, скрыт,

Поскольку в воде

Отразился тот Лик Чистоты,

Который — нигде,

Но Которого все мы — черты.

Я вижу, что Бог

На моем держит руку плече,

Как первый ледок

На прервавшем дыханье ручье,

Поскольку пора

Возвращаться в ту зимнюю мглу,

Где лучик добра

Неподвластен всемирному злу.

1996

‹8› Помнящий

Я хочу прочитать хоть страницу,

Но, привычные буквы тесня,

Проступают змеи и птицы,

Ошалело вперяясь в меня.

И в порыве неведомой муки,

Словно ужасу ставя заслон,

Человек, воздевающий руки,

Притворился огромным Числом.

Где знакомые линии, формы?

Вместо них — волкоглавый бог.

— Мы покорны, покорны, покорны! —

Это скованных гонят рабов.

Я пытаюсь прорваться, пробиться,

Хоть единое слово прочесть,—

Но лишь плети, ступени и птицы.

Ибо в них — фараонова месть.

Что за книга? Куда мне деваться?

Сквозь событья обычного дня,

Как актеры из-за декораций,

Смотрят ибис и лев на меня.

То ль сквозь Книгу судьбы, то ль из выси,

То ль из зеркала (чье оно? Чье?)

Смотрит он, опочивший в Мемфисе,

Смотрит помнящий имя мое…

1996

Мастерская

Я понимаю этот ропот,

Барашки браги по морям —

Он вдохновляет, он торопит,

Напоминая: день не допит,

И жив художник Ихмальян.

Гроза вспорхнет — я затоскую,

Запечатленья возжелав,

А шторм загонит в мастерскую,

Где я с часами заворкую,

Где синий пялится жираф.

И в беспорядке живописном

Холсты и кактус надувной,

И красный лев, как будто вы с ним

Знакомцы по небесным высям,

Иль обошли весь круг земной.

Чего еще на свете надо?

Всего и есть — жираф да лев.

Порой достаточно лишь взгляда

Из холстяного зоосада,

Чтоб рассмеяться, захмелев…

1996

* * *

В апреле раскрылись листья —

От зимних снегов спаси!

В апреле раскрылись мысли

В вечернюю долгую синь.

И в лужице тонет лапоть

Луны, а вглядишься — лик.

И только бродить и плакать

О счастье весен былых…

1996

* * *

Как-то боком, сквозь щель в занавеске,

Протиснулось солнце

В день апрельский и резкий:

«Золотая наседка несется,

Это жизни попытка вторая,

Ибо белую сферу

На снежки мы разбили, играя:

Это — новая вера».

— Нет, сравнение слишком наивно.

Весна — вереница

Прежних лет. Их лучистого ливня

Смех и трепет нам снится.

Вереница и веретено.

Страсти хрупкое золото.

И, хоть было стократно расколото,—

Снова цело оно!

1996

* * *

— О да, я уверен, что все это так,

Я веру имею! А ты?..

— В кармане — заржавленный синий пятак,

В петлице — живые цветы.

И есть у меня золотой прибой,

Рассветные корабли…

Пойми, у меня это все с собой,

Хотя и в далекой дали.

Там пагоды в небе стояли, светясь,

Там плакал от счастья моряк.

Хоть все это длилось единственный час,

Но он освещает мой мрак…

— Послушай, возьми всю мою правоту,

Всю мощь моих баррикад

За миг озаренья, за пагоду ту,

Что утром стоит в облаках!

Что, нет?.. Но за сладость и спесь правоты,

Наверно, уступишь ты мне

Хотя бы не парус, не мачту мечты,

А след корабля на волне?..

— Нет, бросить и взгляда не дам за корму,

И веры твоей не приму,

И птицу, что пела лишь мне одному,

Услышать не дам никому!..

1996

* * *

…В объятьях грома ночь спала,

Висели капли на сирени,

Как тысячи благословений

Из-под небесного пера.

И клены с тонкою резьбой

На фоне белого рассвета

Безмолвно мне кивали: «Пой!

Лишь то запомнится, что спето».

И я запел. И голос рос,

И песней прорастала вера,

Что навсегда правы деревья

В воротах света между гроз.

1996

* * *

Он славил величие лавра,

Простершего руки в созвучья,

И битвы любовные мавра,

И рыцаря подвиг певучий,

И райские краски павлинов,

И розы в узоре ограды,

И строгость седых властелинов,

И жен их разящие взгляды.

Заботы и боли забылись,

Сердцам становилось отрадно,

И слезы-монетки катились

К подошвам слепого ваганта…

1996

* * *

Время волынит. Жара все сильней.

Медлят устало волы,

И от волынки несбыточных дней

Звуки пастушьи белы.

Было ли это? И слово мне дашь,

И не обманешь меня?

Иль это все — заблужденье и блажь

Скрытого в сердце огня?

Скрытого в травах стремления ввысь,

Скрытой во взгляде травы,

Что прорастет сквозь глаза? Поклянись

Истиной той синевы

Взора небесного! Травы могил

Станут поющим стеблем —

Но не тому, кто, уйдя, разлюбил:

Только тому, кто влюблен…

Видишь? Бессильное поле, вола,

Смерть и полдневный туман

Синей любви захлестнула волна:

Всплеск — и не спрятаться нам!

1996

Памятник

Нет до него никому

Дела. Поставлен он так,

Словно осеннюю тьму

Призван стеречь за пятак.

Памятник. Мимо пройдут —

Глянут, как будто на пса.

Вот он — обещанный Суд.

Легок твой лик на весах.

Легок, да слишком тяжел —

Не оторвать от земли…

Шествовал. Вот и пришел.

Вот и застрял на мели.

Разве что мука в глазах —

И не представишь такой:

Рабствовать. Прах бы лизать.

Только б не этот покой!

Бодрствуй же, молча вопя,

Сетуй, не в силах дышать:

Может, разрушат тебя —

И разрешится душа…

1996

* * *

Возвратилась улыбка Твоя —

Лучезарный исток бытия.

На излучине бабьего лета

Наша лодка опять на мели.

Песня детской любви не допета —

Повели ей грустить, повели!

1996

Архитектор

Дом должен быть принят.

Листву чужеродное ранит.

Он время раздвинет

И судеб свершением встанет,

Рассчитан по метрам

У Ангела Снов под рукой,

Одобренный ветром,

И ливнем, и ближней рекой.

Подъезд и колонны.

Рожденье и первые страхи.

Пусть их благосклонно

Воспримут апрельские птахи.

Пусть облако-птица

Забудет кручину свою,

Чтоб вновь воплотиться

В стеклянно-гранитном раю…

1996

* * *

Только несколько слов,

Но ведь в каждом — великая синь.

Землю летней любви оставляя, как Лот,

Напоследок хоть взглядом окинь.

Ты взгляни в эту высь,

В покидаемый радостью лес:

Только несколько листьев,

Но в каждом — движенье небес!

1996

* * *

Октябрь — надменный коллекционер,

Но мир его непроходимо ярок:

В аллеях беспорядок! Целый сквер

Ссыпаемых в коробки старых марок!

Альбом небес, меж тем, и пуст, и чист,

Его хранят для новых обретений:

Учись простору! Пустоте учись,

Покуда зимние не пали тени…

1996

* * *

Вот последняя. Первая тема.

Отошел мироздания шум.

Холодеют созвездья и тело,

Но предсмертно яснеет ум.

И ему вспоминается средство

Проходить небеса насквозь —

То, что было так радостно в детстве,

Но на семьдесят лет прервалось.

С ним уже попрощаться не чают,

А ведь он на пригорок взбежал,

И его с улыбкой встречают

Те, кого он в слезах провожал.

1996

Великие Луки

«Великие Луки!» —

Торжественно кто-то зовет,

И рощи, как руки,

Простерты в глухой небосвод.

О, сколько просили,

И снова — великая тьма.

Не ты ли, Россия,

Лицом потемнела сама?

Великие Луки

Натянуты. Бой предстоит.

Великие муки —

И отроки плачут навзрыд.

Но древнего рая

Осталась на травах печать:

У этого края —

Бессмертная сила дышать.

От Вышнего Дома

К резному и светлому — нить:

Вновь движутся громы,

Чтоб луч оборвать — и сломить

Великие Луки.

Но средь небывалых скорбей —

Великие звуки

Исторгнуты лирой твоей!

1996

Цыганское

Не так уж много странствий,

Серебряные серьги,

Не так уж много Франций,

Не так уж много Сербий,

А после пыльных странствий —

Ни крошки, ни глотка,

А в песне столько страсти,

Но песня коротка.

Не так уж много ласки,

Звенящее монисто,

Весна не в нашей власти,

Минует лето быстро,

Друг с другом воровато

Встречаются уста,

А за чертой заката —

Ни камня, ни креста.

Как мало вас осталось,

А те, что были,— где вы?

Кашмирской шали шалость,

Ромейские напевы,

Мемфийские литавры,

Пустые закрома,

А за струной гитары —

Ни метки, ни холма…

1996

* * *

Смыслоземь расширялась к Востоку,

Против солнца и Солнцу навстречу,

На прозренье сквозь драму к восторгу

Не хватило времен и наречий.

И поэтому черные Зимы,

И поэтому белые Кони

Были многим страшны и незримы,

Но на смертной квадриге легко мне.

1996